«Бард без чести, – звучал у него в ушах голос Мирддина, – это всего лишь тот, кто распевает на потеху песенки». А потом он услышал голос самого Артуса: «Если ты не верен самому себе, ты не можешь быть верен мне».
Корс Кант понурился. Ему казалось, что в следующее мгновение он умрет.
– Я.., я скажу тебе все, о чем ты спросишь государь.
У него не было выбора. Бард приговорил себя своим же собственным языком.
Глава 15
– Чего хочет Артус, я знаю, – сказал Питер. – Но почему он остановил свой выбор на Меровии?
Старая полицейская уловка – сделать вид, будто что-то уже знаешь, и тебе нужно только подтверждение. На самом деле Питер, конечно, не знал ровным счетом ничегошеньки.
– Ну конечно, на Меровии, а на ком же еще! – яростно воскликнул бард. – Длинноволосый правит Сикамбрией точно так же, как Артур – Британией, и оба учились в Риме. И оба страшатся той беспросветной ночи, которая падет на их земли, как только уйдут римляне.
«Римляне? – подумал Питер. – Какое Артуру дело до драпающих римлян?»
А Корс Кант продолжал развивать мысль:
– И потом… Меровии – он же королевский крови.., а ты знаешь, что это значит.
– Да, да, давай ближе к делу, парень.
Королевской крови! Наверняка «королевская кровь» – это значило больше, чем быть королем, в противном случае с чего бы этим словам придавал такое значение парень при дворе самого короля Артура?
Он надеялся, что с уст барда сорвутся еще хоть какие-нибудь намеки, а пока решил сильно на него не давить. Вести допрос – это особое искусство, а у Питера не было даже подобающих инструментов художника – угрозы ареста, страха наказания, возможности лишить сна, прибегнуть к изоляции, да и вообще само понятие преступности в данной ситуации отсутствовало. Оставалось рассчитывать на хитрость.
– Ну… – неуверенно проговорил Корс Кант. – Точно не знаю, но.., а ты сам не разумеешь, в чем суть замысла?
– Хочу услышать об этом из твоих уст. Корс Кант. Как ухитрился эта скотина Меровии втянуть нашего полководца в пучину римских пороков?
Ланселот – вернее, Питер – задохнулся, закрыл рот. Это чьи же, интересно, слова вдруг сорвались с его губ? «Не мои, это точно, я Меровия совсем не знаю!» Чувство было отвратительное – как будто кто-то или что-то внезапно завладело его голосом.
Корс Кант испуганно продолжал – похоже, не заметил резкой вспышки.
– Думаю, Меровии и Артус хотят объединиться, дабы восстановить Pax Romana на западных землях, причем сделать это они желают сами, без вмешательства новой римской церкви.
Питеру пришлось сильно сдержаться, чтобы не вскочить со стула. Восстановленная Римская империя, управляемая королем Артуром и французом! Это же безумие.., и этого уж точно никогда не было – не было в том прошлом, к которому привык Питер.
В голову пришла кошмарная мысль: а не изменили ли он и Селли историю уже одним тем, что оказались в этом времени?
Он заставил себя дышать ровнее и понадеялся на то, что бард не замечает его метаний.
– Что им мешает? И к чему вся эта таинственность? Корс Кант, прищурившись, смотрел на Питера, обдумывая ответ. Вид у барда был такой, словно он только что пережил крайне неприятную встречу и мечтает только об одном: убраться поскорее в свое логово, чтобы зализать раны.
– Государь Ланселот, ты здоров? И будешь ли ты здоров завтра, послезавтра? Как это – кто мешает? Саксы, конечно, они же и здесь, и за морем! Те самые варвары, которые уничтожили славу Рима, – уж они-то вряд ли будут приветствовать его возвращение!
– Саксы разрушили Рим?
– Саксы, юты, гунны – все они одинаковы.
– Ну, это ясно, – сказал Питер, понадеявшись, что его голос прозвучал уверенно. – Я хотел спросить, какие саксы наиболее опасны? А ты, сынок, говори, говори, отлично у тебя получается пока!
Внутри у Питера снова что-то завозилось, чужая жизнь рвалась наружу. И вдруг с губ его сорвалась тирада по-сикамбрийски:
– С них со всех бы шкуру содрать: и с саксов, и римлян, отцы их – зловонные псы, матери – грязные свиньи, а сестры – потаскухи, согрешившие с краснозадыми гуннами и вестготами, пожирателями крыс!
Корс Кант побледнел, и тут же зарделся от изумления: оказывается, парень и по-сикамбрийски понимал.
Он опустился на табурет, обхватил руками колени. Он уставился в тьму за окном и как бы отвлекся от разговора с Питером.
«Господи, – в отчаянии Питер гадал, – что стало с моим самообладанием?» У Питера появилось крайне неприятное подозрение: видимо, грубиян Ланселот вырывался-таки время от времени на волю. И, вспомнив слова Бланделла о том, что Ланселот в этом времени – личность, наиболее близкая ему, Питеру, по духу, майору Смиту стало как-то не по себе.
Бланделл, Уиллкс.., они же ни капельки не знали о том, что происходило с личностью владельца тела. Питер начал догадываться об этом, и не сказать, чтобы ему это нравилось. Ланселот пытался вновь стать хозяином своего тела.
Корс Кант ответил несколько рассеянно – похоже, его отвлекли какие-то воспоминания:
– Я.., а-а.., боюсь, что это Куга, сын Кадвина, и что прибыл он не для того, чтобы помериться с тобой силами. Он лазутчик врага, высматривает, какова наша оборона. Чтобы потом напасть.
– А ты говорил об этом Арту… Артусу, Корс?
– Да я скорее скажу огненноволосой потаскухе, что она в кого-то влюблена.
– Чего-чего? – ошарашенно переспросил Питер, пытаясь понять, какой смысл вложил бард в поговорку. Корс Кант пришел в себя.
– Я предложил Пендрагону напасть на эту немытую свинью, прирезать его, пока он не успел переступить порог Каэр Камланна, но Артур приказал заключить перемирие. Сказал, что будет противозаконно убить Кугу под белым флагом.
Корс Кант откусил ноготь, отбросил со лба нависшую прядь каштановых волос.
«Нервничает, – подумал Питер. – Переживает, совестью мучается».
– Государь, – проговорил Корс Кант тихо и растерянно, – а ты не мог бы.., победить его на турнире? Размахнуться топором и как бы невзначай разрубить его доспехи? Все знают, тебе это под силу, и все решат, что просто ты в пылу сражения забылся, и…
Питер откинулся на спинку стула, поджал губы. Неужели в этом веке, веке сказок, рыцарства и романтики, можно было вот так спокойно, обыденно говорить о том, чтобы убить человека только за то, что он принадлежит к другому племени? А ведь и сам Питер принадлежал именно к этому другому племени.
– Но конечно, – быстро добавил юноша, – как только я возьму в руки маршальский жезл, я ничем не сумею тебе помочь. Я не смогу нарушить закон, как бы ни страдало мое кимрское сердце.