— Прости меня, Марк! — жалобным и тихим голосом
сказала она.
— Я не сержусь. — Он даже не открыл глаз.
— Ты давно не спишь?
— Я еще сплю и собираюсь проспать до двенадцати.
До двенадцати? А как же вертолет и обещание отца улететь
сегодня утром?
— А… Мы разве не летим?
— В четыре часа.
— Почему в четыре? Он же собирался утром.
— Планы несколько поменялись. Во второй половине дня
обещают улучшение погоды и ослабление ветра.
— Разве отцу не наплевать на погоду, когда дело
касается его жены?
— Болтанка. Он не хочет рисковать. Рисковать собой —
это одно. А позвоночником Инки — совсем другое.
— Он… Он очень огорчился?
— Почему ты не спросишь, огорчился ли я? Я огорчился,
если честно. А отец был просто в ярости. Он считает, что ты не имела права так
поступать.
— Я знаю… Я позвоню ему и попрошу прощения.
— Чуть позже. Мы расстались только в четыре часа. Он,
наверное, спит.
— Как ты думаешь, он простит меня?
— Куда денется. — Все так же не открывая глаз,
Марк перевернулся на спину. — Правда, тебе придется тяжело. Лучше сейчас к
нему не соваться.
— Я ляпнула что-то запредельное?
— Ага. Сказала, что Инка шлюха.
— Что, прямо так и сказала? — испугалась Ольга.
— Намекнула опосредованно, но весьма прозрачно.
— Я так не думаю, честное слово!
— А я так думаю, но нашего мнения никто не спрашивает.
Ты же знаешь, все, что касается Инки, днем и ночью охраняет
волкодав-смертник Игорь Анатольевич Шмаринов.
— Марк! Прости меня.
— Я же сказал, что не сержусь.
— Открой глаза, пожалуйста. Я не могу разговаривать с
твоими ресницами, я могу их только целовать…
Он все-таки сжалился над ней и открыл глаза. Она покаянно
улыбнулась, протянула руку и погладила его.
И тотчас же одернула ее: на щеке Марка, там, куда она
положила свою ладонь, возникла красная полоса.
— Что-то не так? — Увидев испуг в ее глазах, Марк
даже приподнялся на локте.
— Марк… Ты не поранился? Ты не порезался
бритвой? — У Марка была самая интеллигентная, самая удобная для всех
потенциальных любовниц привычка: бриться на ночь.
— С чего ты взяла? — Он быстро сел, провел
пальцами по щеке, а потом поднес их к глазам — действительно похоже на кровь.
Выскочив из кровати, он направился в ванную и несколько
секунд рассматривал себя в зеркало.
— Да нет, не похоже, что порезался, кара… Странно.
— Марк! — Ее отчаянный голос, похожий на крик
раненого животного, заставил его выбежать из ванной.
Ольга стояла посреди комнаты и с отчаянием смотрела на
собственные руки.
— Посмотри, Марк!
Она подняла ладони вверх и протянула их Марку: руки были
мокрыми от снега.
И выпачканными в крови.
— Что… Что это, Марк? Это кровь, да?
Ее глаза, устремленные на мужа, умоляли, просили, требовали,
заклинали: скажи, что это не так, Марк, милый… Скажи, что это не так. Скажи,
что это не кровь.
Он бросился к Ольге:
— Ты поранилась, кара! Господи, сколько раз я просил
тебя быть осторожной с режущими предметами.
— Марк! — Она жалко улыбнулась. — Ты же
спрятал от меня все режущие предметы… Ты же чего-то боялся… Я не поранилась,
Марк! У меня ничего не болит.
Она едва выталкивала из горла слова, ставшие огромными и
совершенно непосильными для нее.
— Что это, Марк? Я не знаю, что это…
— Успокойся. — Он не удалялся от нее, но и не
приближался. — Пойдем в ванную и умоемся. Смоем всю эту гадость.
Смоем, да?..
Он не успел закончить предложение. В дверь громко и
настойчиво постучали.
Марк вздрогнул, но все-таки нашел в себе силы подойти к
двери.
— Откройте.
— Собственно, мы еще спим… Кто это?
— Это Звягинцев.
— Что случилось. Пал Палыч?
— Я могу поговорить с вами?
— Да, конечно.
Марк отпер дверь и вышел на крыльцо. Звягинцев стоял у
двери, переминаясь с ноги на ногу — Боюсь, у меня для вас не очень хорошие
новости — Он понизил голос и с состраданием взглянул на Марка Постарайтесь
подготовить жену.
— Что?! О чем вы говорите? К чему я должен ее готовить?
— Мы нашли тело вашего тестя Он убит, Марк
Часть III
Если репутация человека ничем не запятнана и он стоит перед
выбором, жить или умереть, лучше продолжать жить.
Ямамото Цунэтомо. «Хагакурэ»
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Эта глупая фраза вертелась в голове Звягинцева последние два
часа.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
А ведь он давно мог попросить отпуск и уехать из «Розы
ветров» куда-нибудь в Евпаторию, где нет гальки, а есть только песочек — мелкий
и золотистый. Именно мелкий и золотистый, несмотря на начало марта. Да, он
вполне мог уехать в Евпаторию. Если бы, например, еще месяц назад — или даже
две недели, или даже неделю — он подмахнул в администрации цидулку о
заслуженном отдыхе, то теперь бы его не было в «Розе ветров».
Он совершал бы долгие прогулки по пляжу, кормил бы чаек и
себя самого хлебом, унесенным из столовой после завтрака. За его столиком
обязательно оказались бы милейшие люди, которым и в голову не пришло бы назвать
его старым жирным козлом. Он целовал бы женщинам руки (говорят, это производит
на них благоприятное впечатление) и разговаривал бы с мужчинами о футболе (это
только кажется, что мужчины любят обсуждать женщин; на самом деле мужчины любят
обсуждать последний гол Зидана на последнем чемпионате Европы).
У него был бы двухместный номер с соседом-хохлом из
какого-нибудь Тернополя. Хохол оказался бы записным националистом, приверженцем
лозунга: «Украинецъ Поки ты спав, москаль зъив твое сало'» Он демонстративно
разговаривал бы только на своем хохляцком и делал бы Звягинцеву мелкие гадости.
Но все эти невинные гадости не шли бы ни в какое сравнение с
той гадостью, которую на старости лет подсунула Пал Палычу «Роза ветров».
Труп в номере люкс, перед этим меркнет любой хохол.
Труп в номере. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.