— Передаю, — улыбнулась Ольга, — Марк, ты
бестактный человек.
Марк захлопнул дверь.
— Лелишна, — Инка подняла на нее глаза, — что
я должна сделать, чтобы он остался со мной?
— Ничего. Остаться собой, только и всего. — Ольга
даже поморщилась от своей последней реплики: уж слишком выспренне она
прозвучала. — Все будет хорошо, Инка.
— Ты думаешь?
— Я просто уверена.
…В вестибюле гостиницы Марк беседовал со Звягинцевым. От
толстого Пал Палыча за версту несло пивом и снисходительным почтением. Ольге не
очень-то хотелось видеть Звягинцева — сам того не подозревая, он выступал
свидетелем обвинения на процессе по делу о ее маленьких несанкционированных
безумствах. Но Марк уже махнул ей рукой: иди сюда, Ольга!
Ольга подошла и сдержанно поздоровалась с толстяком.
— А вы, я смотрю, неплохо выглядите, — сказал
Звягинцев.
— Спасибо.
— Ваш муж рассказал мне о вашей подруге.
Сочувствую, — Два подбородка Звягинцева так скорбно затряслись, что их
общему колебательному пафосу больше подошло бы слово «соболезную».
— Ну, сочувствовать пока рано. А на месте вашей
администрации я бы вплотную занялась штатной единицей доктора.
— Вы Артема имеете в виду? — — Да. Думаю, у него
будут неприятности по работе. Давно пора встряхнуть этого наглеца.
— А вы-то сами как себя чувствуете? — Звягинцев
пропустил замечание об Артеме Львовиче мимо ушей. Но одно лишь упоминание о
докторе автоматически потащило за собой вопрос о пациенте. Вернее — о
пациентке: похоже, ее уже всерьез рассматривают как потенциальную кандидатку на
психиатрический стационар.
Наверное, именно так она и думает, эта гора несвежего мяса.
— Великолепно, — сухо ответила Ольга. —
Пойдем, Марк.
Не дожидаясь ответа, Ольга двинулась к выходу.
— Всего доброго. Пал Палыч. — Марк пожал
Звягинцеву руку и отправился следом за женой.
…Он догнал ее уже на улице.
— Куда идти? — спросила Ольга у мужа.
— Вдоль корпуса и направо по дорожке. Потом еще раз
направо. В двухсот пятидесяти метрах будет вертолетная площадка.
— Тогда идем.
…Они еще успели забежать в коттедж и переодеться: Марк
порекомендовал жене тот самый комбинезон, ярко-синий с белыми вставками: «Ты
будешь неотразима, кара, отцу это. должно понравиться».
…Ярко освещенная — несмотря на метель — вертолетная площадка
была пустынна. Ольга подняла лицо вверх, к черной пасти неба.
— Он сумасшедший, мой отец, — сказала она и тотчас
же осеклась: если кто в их семье и сумасшедший…
— Самый обыкновенный влюбленный мужчина, — мягко
возразил Марк.
— Интересно, сколько он заплатил за этот вояж?
— Я бы заплатил столько же. — Марк приблизился к
Ольге и обнял ее. Его твердый подбородок уткнулся в ее волосы.
«Господи, все так же, как раньше», — закрыв глаза,
подумала она, — как будто не было этих нескольких чудовищно несправедливых
по отношению к ней дней.
— Марк!
— Да, кара.
— Марк… Я бы не хотела, чтобы отец знал… О том, что
здесь происходило. Обо мне…
— Конечно. Можешь не беспокоиться на этот счет. Ты
действительно хорошо себя чувствуешь?
— Если не считать переживаний по поводу Инки — да.
— Я рад. Но ты должна дать мне слово. Ты должна обещать
мне… Когда мы вернемся в Москву…
Ольга уже знала, что он скажет, что он должен сказать: когда
мы вернемся в Москву, кара, ты будешь послушной девочкой, ты посетишь всех
психологов, психиатров и психоаналитиков, ты будешь исправно принимать
лекарства и душ Шарко, ты будешь делать все, что скажет тебе заботливый муж, который
желает тебе только добра…
— Хорошо, Марк, — она перебила его. — Я
согласна.
— Вот видишь, кара, — затылком Ольга почувствовала
его улыбку, — не прошло и двух лет, как мы начали понимать друг друга с
полуслова.
* * *
…Он свалился с неба, ее отец.
Как какой-нибудь титан, наказанный за богоборчество.
Он и был титаном, во всяком случае, именно таким он
представлялся Ольге в детстве.
Вертолет, попавший в страшную болтанку, прилетел не через
двадцать минут, а через час. Уже потом выяснились все подробности этого
безумного ночного полета. Отцу все-таки удалось уговорить какого-то отчаянного
летчика, полгода сидящего без зарплаты в своем нищем авиаотряде. Пять тысяч
долларов — именно во столько оценил летчик и свою жизнь, и жизнь отца. Отец не
задумываясь выложил эти деньги.
И вот теперь он стоял на вертолетной площадке рядом с дочкой
и зятем. От него пахло крепким, въевшимся во все 'поры кожи одеколоном,
бензином и дешевым табаком: очевидно, в лучшие времена развалюха-вертолетик
«Ми-2» трудился на ниве табаководства.
Сам отец не курил. Он бросил курить сразу же после свадьбы,
потому что вбил себе в голову, что Инке может не понравиться запах кубинских
сигарет без фильтра. Они были на редкость вонючи и отравляли дом Олиного
детства. Даже изысканная Манана не могла отучить его от двух пачек «Портогаса»
в день. Инке удалось сделать это за несколько минут, стоило только наморщить
хорошенький носик.
— Что случилось? — крикнул отец, когда винт еще
работал. — Она жива?!
— Все в порядке, — успокоил его Марк.
Никаких приветствий, никаких объятий.
— Где она?! — — Идемте, Игорь Анатольевич.
Марк был сама почтительность, он всегда ощущал дистанцию
между собой и тестем. Отец был руководителем концерна, а Марк всего лишь одним
из его высокопоставленных подчиненных. Эта ненавязчивая почтительность
устраивала обоих.
— Что-нибудь серьезное? — отец никак не мог
успокоиться.
— Здравствуй, папа. — Ольга все-таки решилась
напомнить о себе.
— Здравствуй, малыш. — Небрежный, рассеянный
поцелуй в щеку — вот и все, что ей удалось вырвать на правах дочери. Давно
забытая ненависть к Инке неожиданно материализовалась и начала принимать
угрожающие очертания.
Нет, он никогда бы не прилетел, если бы с ней случилось
что-нибудь подобное. Он ограничился бы успокаивающим звонком из Москвы («Я
люблю тебя, малыш, выздоравливай скорее!») или в крайнем случае прислал бы
курьеров — дюжих молодцов из охраны концерна. Молчаливые курьеры переждали бы
внизу все погодные катаклизмы и поднялись бы в «Розу ветров» лишь тогда, когда
барометр намекнул на «ясно».
Она с грустью и непонятным раздражением смотрела на отца —
когда-то давно он принадлежал только ей, большой, красивый, седоволосый
человек. Он был совершенен, — во всяком случае, так всегда казалось Ольге:
прямой нос, жесткие скулы и подбородок предводителя гуннов, какого-нибудь
Аттилы. Сейчас же гуннский подбородок отца слегка подрагивал, что выдавало
крайнюю степень волнения.