Ужасные невинные - читать онлайн книгу. Автор: Виктория Платова cтр.№ 101

Вопрос: что делать с телом Лягушонка?

После недолгих размышлений я решаю забросать его тряпьем, благо вокруг целые горы тряпья. Когда-то это были дорогие шмотки (Анна Брейнсдофер-Пайпер, как могла, ублажала дочь), но Лягушонок обладает редким качеством: превращать в нечистоты все, к чему бы ни прикасалась. Чтобы скрыть фиолетовый рубец на шее, достаточно летнего топика, затем в ход идут две попсовые джинсовые куртки от Прадо, клетчатая юбка от Ямамото, клетчатый комбинезон от Версаче, свитер от Джанфранко Ферре, спортивный костюм «Puma» и блеклая линялая толстовка, купленная, очевидно, на Черкизовском рынке. Толстовка – единственный прокол Лягушонка, но мне она как раз нравится больше всего. К тому же из кармана толстовки выскакивают маленькие маникюрные ножницы.

Назвать ножницы знаком свыше нельзя, но и им я нахожу применение. Прежде чем Лягушонок будет погребена окончательно, я должен отхватить хоть что-то в память о ней. Это «что-то» – ее африканская косичка, дрэд, она легко срезается и так же легко перекочевывает в мой бумажник. Остается сожалеть, что в память об Августу меня не осталось ничего, в следующий раз…

Муки издает короткий писк, мало похожий на обычное кошачье мяуканье, о каком следующем разе идет речь?..

Стоит ли заморачиваться этим, когда я полон сил, энергии, оптимизма, когда я готов жрать открывшуюся мне жизнь целыми пригоршнями?.. Трава должна быть сытой и будет сытой, кажется, я произнес вслух:

трава должна быть сытой и будет сытой.

Марго знала это. Предвидела.

Марка пистолета, которым Лягушонок пыталась угрожать, мне незнакома. Но обойма заполнена блестящими желтоватыми патронами. Пистолет таки дал осечку. А если бы не дал?.. Еще один довод в пользу фиолетовой смерти Лягушонка, не я первый начал.

– Тебе не надоело здесь сидеть, приятель? – интересуюсь я у Муки. – Мне так точно надоело. Может, прогуляемся? Спустимся вниз? Навестим добрую хозяйку? Кот внимательно смотрит на меня.

– Иди-ка сюда, Муки. Иди, красавец!.. Кис-кис-кис.

Я не знаю, знакомо ли шведскому коту русское «кис-кис-кис» и потому еще и тихонько постукиваю пальцами по полу.

– Иди сюда!..

Муки подчиняется. Он обнюхивает мою руку – руку порядочного, благородного человека. Руку друга, избавившего его от страданий; он трется о ребро ладони и, – о, апофеоз доверчивости! – вскакивает ко мне на колени. Тело кота кажется смазанным жиром, от него исходит странный запах, что-то он мне напоминает.

Запах пластикового стаканчика, вот что.

Я и представить себе не мог, куда приведут меня поиски Тинатин, во что втравят.

– Ты тоже знал Тинатин? – я глажу кота, почесываю у него за ухом. – В одной из своих прошлых кошачьих жизней? Она тоже тебя поцеловала?

Муки молчит. Муки плохой собеседник, но хороший слушатель. Таким же был Сонни-бой.

– Пойдем, Муки.

Я поднимаюсь вместе с котом, карман белого махрового халата слишком широк, слишком глубок, на нем вышит синий якорь, в него же я кладу пистолет. Нужно вернуть его, если не Лягушачьему мудаку папаше, злому полицейскому, то, во всяком случае, – самой Анне. Это убедит ее в том, что беспределу соплячки положен конец.

Я мог бы переодеться в свои вещи, но предстать перед сочинительницей crimi в халате вовсе не зазорно, напротив – это жест доверия, моего доверия к семье Лягушонка и доверия Анны Брейнсдофер-Пайпер ко мне самому, тактичному старшему другу, который никогда не сделает плохо ее дочери. Я и сейчас уверен: ничего дурного не произошло, совершенное мной – благо. Не знаю, как насчет Лягушонка, для Анны же оно несомненно.

* * *

…Я не сразу нахожу ее.

Дом слишком велик. Муки пригрелся у меня на руках, вместе с ним мы спускаемся вниз, по широкой лестнице из светлого бука (ни одна половица во время нашего спуска не скрипнула), стены лестницы украшены фотографиями в рамках под стеклом. Сплошь умиротворяющие морские пейзажи, дюны, галька, раковины – и ничего общего с тем морем, которое пригрезилось мне. Разница между ними – как между мертвой Лягушонком и потрясающе живой Тинатин.

Гостиная пуста, но я не отчаиваюсь, у сочинительницы crimi, тем более преуспевающей, должен быть свой собственный рабочий кабинет. Он обнаруживается рядом с гостиной, дверь в него приоткрыта, что можно считать приглашением. В узкую щель я вижу Анну, сидящую за компьютером, пальцы так и летают по клавиатуре. Сидящая за компьютером Анна еще более привлекательна, чем Анна, ведущая «Пежо».

Я деликатно стучу по двери костяшками пальцев, Анна отрывается от монитора и поднимает голову.

– Кирстен? – спрашивает она.

Что это еще за Кирстен? что такое – Кирстен?

– Это я, Анна. Я – Дэн. Можно войти?

– Конечно, входите! – после секундного замешательства говорит Анна. – Я подумала, что это наша кухарка… Рада вас видеть, Дэн.

– Значит, у вас есть кухарка? – такой поворот событий не очень нравится мне, наличие в доме еще и кухарки неприятно меня поражает.

– Да. Кирстен. Она же домработница, она же горничная, она же богиня домашнего очага, – почему-то начинает оправдываться Анна. – Мне одной тяжело вести хозяйство, без нее мы бы совсем пропали.

– И потом – ваша работа, – поддакиваю я. – Она, наверное, отнимает слишком много времени.

– Слишком. Я принадлежу своей работе, я – ее раб. Не думайте, я не жалуюсь, я очень люблю свою работу. Очень.

– Я понимаю. Вы, наверное, очень популярная писательница.

– У меня приличные тиражи, – скромничает Анна.

– Катя… Катя сказала мне, что вы – звезда криминального жанра.

– Правда? – Щеки Анны вспыхивают румянцем, она явно взволнована. – Она так и сказала?

– Да.

– Моя девочка… А мне казалось, она… она терпеть не может. Меня и все то, что я делаю.

– Вам казалось. – Я все еще поглаживаю Муки, приклеившегося к моим рукам.

– Это ведь всего лишь странный, губительный подростковый возраст, да?

– Да.

– Это ведь из-за свойственного всем подросткам чувства противоречия, да?

– Да.

– А на самом деле она добрая девочка, да?

– Да.

– Добрая, трепетная и ранимая.

– Да. Я называю ее Лягушонком – иногда…

– Лягушонком? – Анна удивленно приподнимает брови: сначала левую, потом – правую.

– Это всего лишь проявление ласки. Проявление любви.

Я ловлю себя на том, что разговариваю с Анной, как разговаривают с неразумными, не понимающими русского иностранцами, которые, как известно, – как дети. Снисходительность, четкая артикуляция и использование странных логических и стилистических конструкций. «Проявление ласки. Проявление любви» – гы-гы, бу-га-га, нахх! Мне не стоит забывать, что Анна – русская. Это только пишет она по-английски и по-немецки и живет в Швеции и со шведом. Но на самом деле – она русская. Относится ли этот факт к числу тех, которые обычно замалчивают авторы монографий о популярных сочинительницах crimi?..