– Я никого не боюсь, – огрызнулся Кристофф, – потому что на моей стороне факты. Их не оспоришь! Они у меня здесь! Свидетельства! Да, даже мистер Райдер, да, сэр, – он повернулся ко мне, – даже человек с репутацией вроде вашей, даже вы должны считаться с фактами!
– Ага, нас ожидает прелюбопытная сценка, – произнес доктор Любанский, обращаясь к остальным, – Провинциальный виолончелист поучает мистера Райдера. Отлично, давайте послушаем, давайте!
Несколько мгновений Кристофф колебался. Потом, набравшись решимости, открыл папку и произнес:
– Если позволите, я начну с частного случая, который, как мне кажется, откроет нам самую суть споров, касающихся кольцевых созвучий.
Далее Кристофф принялся знакомить слушателей с предысторией, касавшейся местного семейства бизнесменов: листал содержимое папки, зачитывал цитаты и цифровые данные. Его речь явно свидетельствовала о знании предмета, но нечто в манере излагать – излишняя медлительность, по два, а то и по три раза повторяемые объяснения – очень скоро подействовало мне на нервы. А ведь доктор Любанский прав, подумалось мне. Было что-то нелепое в этом неудачливом провинциальном музыканте, взявшемся меня просвещать.
– Так вот что ты называешь фактами! – внезапно вмешался доктор Любанский, когда Кристофф читал выдержки из протокола собрания городского совета. – Ха! Анри мастак подбирать любопытные «факты», не правда ли?
– Не мешайте ему высказаться! Пусть Анри изложит мистеру Райдеру свою точку зрения!
Эти слова произнес молодой человек с пухлым лицом, одетый в короткую кожаную куртку. Кристофф улыбнулся ему одобрительно. Доктор Любанский поднял руки, повторяя: «Ну ладно, ладно».
– Пусть выскажется! – повторил пухлолицый молодой человек. – Тогда посмотрим. Посмотрим, к какому выводу придет мистер Райдер. И нам все станет ясно от начала и до конца.
Кристофф не сразу переварил последнее замечание. Сперва он застыл, держа папку на весу. Потом осмотрел лица окружающих, словно видел их впервые. Все вокруг не спускали с него изучающих глаз. На мгновение Кристофф потерял, казалось, дар речи. Наконец, глядя в сторону, пробормотал себе под нос;
– Это в самом деле факты. У меня собраны здесь свидетельства. Любой может ознакомиться с ними детально. – Он заглянул в папку. – Для краткости я обобщаю материал. Вот и все. – Усилием воли он заставил себя успокоиться. – Мистер Райдер, если вы еще чуть-чуть потерпите, вопрос очень скоро прояснится.
Кристофф продолжал излагать свою аргументацию, голос его слегка дрожал, но в остальном манера не изменилась. Пока он говорил, мне припомнилось, как я минувшей ночью пожертвовал несколькими драгоценными часами сна, лишь бы продолжить изучение местных условий. Как я, пренебрегая крайней усталостью, сидел в кинотеатре и обсуждал разные проблемы с наиболее видными представителями городской общественности. Намеки Кристоффа на мое невежество (он и сейчас совершил пространный экскурс в сторону, объясняя вещи, давно мне известные) раздражали меня все больше и больше.
Судя по всему, его речь прискучила не только мне. Другие гости тоже беспокойно зашевелились. Я заметил, как молодая женщина в очках с толстыми стеклами переводила взгляд с Кристоффа на меня и обратно, словно собираясь его прервать. Но ее опередил коротко подстриженный мужчина, сидевший позади меня.
– Секундочку. Прежде чем продолжать, давайте определимся. Раз и навсегда.
Из дальнего конца кафе вновь долетел смех доктора Любанского:
– Клод и его пигментированное трезвучие! Ты с этим все еще не разобрался?
– Клод, – произнес Кристофф, – едва ли сейчас подходящее время…
– Нет! Именно сейчас, в присутствии мистера Райдера, я желаю определиться.
– Клод, сейчас не время снова поднимать этот вопрос. Я представлю данные, чтобы показать…
– Возможно, это тривиально. Но давайте определимся. Мистер Райдер, верно ли, что пигментированным трезвучиям присуща эмоциональная действенность, не зависящая от контекста? Как вы считаете?
Я почувствовал, что внимание всех присутствующих сконцентрировалось на мне. Кристофф бросил на меня быстрый взгляд, в котором мольба мешалась со страхом. Но ввиду серьезности вопроса (если даже оставить за рамками вызывающую самонадеянность, которую демонстрировал Кристофф до сих пор) я не нашел причин, чтобы уклониться от недвусмысленного ответа:
– Пигментированное трезвучие не обладает заданными эмоциональными свойствами. Собственно говоря, его эмоциональная окраска может значительно меняться в зависимости не только от контекста, но и от силы звучания. Это мое личное мнение.
Все молчали, но эффект от моих слов был несомненен. Один за другим к Кристоффу обращались суровые взгляды; он же делал вид, будто с головой ушел в содержимое своей папки. Затем мужчина, откликавшийся на имя Клод, произнес спокойно:
– Я это знал. Я всегда это знал.
– Но он убедил тебя, что ты не прав, – подхватил доктор Любанский. – Он запугал тебя – и ты поверил, что ты не прав.
– При чем тут это? – вскричал Кристофф. – Клод, ты увел нас в сторону от темы. А у мистера Райдера времени в обрез. Нужно вернуться к случаю Оффенбаха.
Но Клод, казалось, погрузился в размышления. Наконец он обернулся и посмотрел на доктора Любанского, который кивал и многозначительно улыбался.
– У мистера Райдера времени в обрез, – повторил Кристофф. – Так что, если позволите, я подытожу свои доводы.
Кристофф начал вкратце перечислять обстоятельства, которые, по его мнению, сыграли роль в несчастье семейства Оффенбах. Он старался сохранять видимость беззаботности, хотя всем было ясно, что он совершенно выбит из колеи. Как бы то ни было, но я почти его не слушал, поскольку замечание о недостатке времени внезапно навело меня на мысль о Борисе, ожидавшем меня в кафе.
Я сообразил, что он там один уже довольно давно. Мне представился маленький мальчик, который сидит в уголке за напитком и пудингом; я только что ушел, а мальчик предвкушает скорую поездку. Он бросает веселые взгляды то на посетителей в залитом солнечными лучами дворике, то на проезжающий мимо транспорт и гадает, долго ли еще ждать. Он вызывает из памяти старую квартиру, стенной шкаф в углу гостиной, где – он все больше в этом уверен – осталась коробка с Номером Девять. Но минуты текут – и наружу просачиваются сомнения, которые он до сих пор держал под спудом. Однако пока Борису удается сохранять бодрость духа. Просто произошла непредвиденная задержка. Или я зашел куда-то купить еды в дорогу. В любом случае впереди еще целый день. Потом официантка – пухлая скандинавская девица – спрашивает, не желает ли он еще чего-нибудь; при этом в ее тоне слышится нота сочувственного беспокойства, которую Борис, конечно, замечает. Он старается вернуть себе беззаботный вид; быть может, бравируя, заказывает себе еще стакан молочного коктейля. Но минуты по-прежнему идут. Борис замечает, как во дворике посетители, пришедшие много позже него, складывают свои газеты и уходят. Он видит, как сгущаются тучи, как минует полуденный час. Он возвращается мыслями к старой квартире, которую так любил, к стенному шкафу в гостиной, к Номеру Девять – и медленно, подбирая остатки пудинга, начинает смиряться с фактом, что снова брошен и поездка все же не состоится. Вокруг меня раздавались крики. Молодой человек зеленом костюме, вскочив, что-то доказывал Кристоффу в то время как не менее трех других жестами подчеркивали его слова.