Исповедь Сатурна - читать онлайн книгу. Автор: Чингиз Абдуллаев cтр.№ 47

Теперь я примерно знаю, где находится мой дублер. Тот самый Гримасник, о котором мне успел рассказать Ерофеев и не стал говорить Барлоу. Трошин звонит мне по мобильному аппарату и сообщает, что собрание закончилось. Сейчас бывший премьер появится на площади. Я перевожу прицел на площадь, потом снова на крышу соседнего здания. Так нельзя. Если Гримасник выстрелит, все мои усилия пойдут коту под хвост. Тогда получится, что именно я убил Онищенко. А это будет несправедливо. Я вижу, как на площади появляется Онищенко. В этот момент Гримасник поднимает свою винтовку.

У меня на размышление секунда, даже меньше. Я поднимаю свою винтовку и стреляю в правую руку Гримасника. И вижу, как падает его оружие. Сам он скрыт за небольшим барьером, но руку неосмотрительно выставил. Перед тем как упасть, он наклоняется и роняет винтовку. Я разворачиваю свое оружие на площадь и вижу, как спокойно идет Онищенко в сопровождении телохранителей. Не нужно спешить, мою дуэль с Гримасником никто не услышал. Я снова поднимаю винтовку и делаю еще один выстрел. Онищенко падает: я попал ему в ногу В последний момент я решил, что руки для политика важнее ног. Может, я и ошибался.

Я делаю еще один выстрел у него над головой, для убедительности. Я абсолютно уверен, что попал ему в ногу. Со всех сторон слышны крики. Один из телохранителей бросается к зданию, чтобы вызвать врачей и полицию. Онищенко показывает в мою сторону. Теперь у меня в запасе несколько секунд. Может быть, полминуты, не больше. Я бросаю винтовку, сдираю на ходу перчатку с правой руки и бегу к лифту. Спускаюсь вниз и перебегаю площадь в тот самый момент, когда к зданию уже спешат сотрудники полиции и охранники. На меня они даже не смотрят. Я специально надел свой старый протез, чтобы все видели, какой немощный инвалид перед ними.

Я знаю, что это очень рискованно, но мне нужно расставить все знаки препинания. Поэтому я вбегаю в соседнее здание и спешу к левому крылу, к лифтам. Один лифт застрял на каком-то этаже, очевидно, там выгружают бумаги для офиса, я видел их машину внизу. А второй направляется вниз. Третий этаж, второй, первый. Я стою на нулевом уровне. Кабина лифта открывается. Я хочу сделать шаг и вижу перед собой… Вижу перед собой… Но этого просто не может быть! Вижу перед собой… Константина, скривившегося от боли. В наброшенном на плечи пиджаке.

От неожиданности я вхожу в кабину лифта, и дверцы сразу закрываются. Я смотрю на сына, и он смотрит на меня. И мы оба молчим. Кабина лифта идет вверх. Я вижу пятно, расплывающееся у него на правой руке. Я ведь точно знаю, куда стрелял и в кого. Значит, Гримасник — это мой собственный сын?!

Мы молча смотрим друг на друга. Что еще можно сказать в такой ситуации? Теперь я знаю, почему убрали Ерофеева. Он придумал такую запутанную и страшную комбинацию, подыгрывая мне. Он решил, что для подстраховки нужно вызвать еще одного киллера из России. И этим вторым киллером оказался мой собственный сын. Получается, что с самого начала они меня обманывали. И хорошо разыгранный спектакль с упоминанием моего сына заставил меня самого искать варианты его приглашения в Америку. Приглашения Гримасника на собственную казнь. Я искал предателя, подозревал Джеймиссона и Кервуда. А оказывается, что меня предал мой собственный ребенок. Он был тем самым Гримасником, который должен был выстрелить в Онищенко, чтобы подставить меня.

Внизу уносят раненого премьера. Он хоть и бывший, но все равно скандал неслыханный. Место происшествия уже снимают операторы телевидения. А мы стоим в кабине лифта и молча смотрим друг другу в глаза. Как я раньше мог не увидеть в этих глазах выражение презрения и ненависти? Каким ослепленным дураком я был! Ведь он говорил мне о своих страданиях. Наверное, он считал, что во всем виноват только я один.

И вдруг я все понял. Все сразу понял. Я совершил самую большую ошибку в своей жизни. Уходя из дома, от своей стервы жены, я оставил ей самое дорогое, что у меня было, — моего сына. Я не имел права этого делать. Я обязан был настоять, чтобы его отобрали у этой дряни. Но у меня была такая проклятая профессия, что я не мог даже появляться рядом с Костей. Она получала деньги и все больше меня ненавидела. Я платил ей тысячу долларов, переводил деньги на воспитание сына. Теперь я представлял себе ее внутреннее состояние.

Мы ведь и разошлись из-за того, что, вернувшись одноруким инвалидом, я не мог зарабатывать себе на жизнь. Но потом, уйдя от нее, я стал присылать большие деньги. Представляю, как возрастала ее ненависть с каждым переводом.

Ей стало казаться, что она ошиблась, что не нужно было отдавать меня другим женщинам. Кроме того, она всегда срывала свою ненависть ко мне на ребенке. Я думал, что, уйдя из семьи, сумею устроить и свою жизнь, и их существование. А оказалось, что я ошибся. Я совершил самую большую ошибку в своей жизни — оставил сына истеричке, продолжавшей меня ненавидеть. И эту ненависть она передала моему сыну. Она внушила ему, что я негодяй, оставивший ее с ребенком. Она не говорила ему о моих переводах, скрывала, как я страдал без сына. Наверное, он не помнит, как в начале девяностых его украли и мне пришлось рисковать жизнью, чтобы его спасти. Наверное, и этот эпизод она изложила ему по-другому. Господи, я не имел права оставлять его с ней. Что я наделал!

В его глазах я прочитал то самое сумасшедшее упрямство, которое я так ненавидел в своей жене. Эта чуть наклоненная голова, эти сжатые губы, этот загорающийся ненавистью взгляд. Я слишком хорошо помнил лицо жены. Передо мной стоял ее сын, а не мой. Ее.

Разве могло быть иначе? Ведь я сам оставил его с ней, я сам разрешил ей в течение стольких лет травить душу ребенка воспоминаниями об отце, бросившем их на произвол судьбы. Что же я теперь удивляюсь? Я получил плоды ненависти, которую сам посеял. Я получил обратно своего сына, который уже не был моим.

— Почему? — хочу спросить я, но губы мои сжаты. Я не могу их раскрыть. Если в этот момент он достанет пистолет и начнет стрелять, я не смогу себя защитить.

Мы поднимаемся на последний этаж, и створки кабины лифта снова открываются. Здесь стоит Трошин. Он тоже умеет просчитывать позиции. В его руках пистолет. Ему нужно сделать так, чтобы оба стрелявших остались здесь. И Гримасник и Левша. Но едва он поднимает оружие, как мы вдвоем с сыном разворачиваемся и начинаем стрелять. Оказывается, у Кости в левой руке был пистолет. А у меня он в правой. Трошин отлетает к стене и, размазанный нашими выстрелами, молча умирает. Мы выходим из кабины лифта. У каждого в руке свой пистолет. У него осталось три патрона, у меня четыре. Хватит на каждого.

Мы стоим и смотрим друг на друга.

— Почему? — все-таки пытаюсь произнести я.

Он молчит. Он уже все сказал до этого. Как его били ребята в детстве, обзывая сиротой, как издевались над ним старшеклассники, намекая на мать, нагулявшую сына неизвестно с кем. Как он переживал и страдал из-за того, что меня не было рядом. Это потом я узнаю, что он выступал в армейской самодеятельности и получил кличку Гримасник. Это потом я узнаю, что в Таджикистане он выучился на снайпера, и его работа в банке была лишь прикрытием. Это потом я узнаю, что Ерофеев с самого начала планировал включить Костю в свою игру.