— Но мы не занимались сексом все одновременно.
Он посмотрел на меня, и по его взгляду я поняла, что слишком
энергично возражаю.
— Этого не будет, — сказала я.
— Анита, ты просыпаешься, тебе нужно питаться, и ты
поворачиваешься к тому, от кого не кормилась накануне, но другой-то из постели
не всегда вылезает. Я не раз смотрел, как ты занималась с Микой сексом, а он
смотрел, как ты от меня кормишься.
Головная боль уже пульсировала под веками. Мне трудно было
глотать, и у боли был знакомый привкус паники.
— Я знаю, что вы с Жан-Клодом были вместе с Ашером. И
это было по-настоящему втроём.
— Не всегда, — сказала я, и даже для меня это
прозвучало неубедительно.
Он посмотрел на меня серьёзно:
— Анита, ничего плохого нет в том, чтобы наслаждаться
близостью двух мужчин сразу.
Ещё немного — и пульс меня задушит.
— Нет, есть, — возразила я, тяжело дыша.
— Но что, что в этом плохого?
Он наклонился, будто для поцелуя, но я отклонилась, и это
было глупо, потому что тогда я оказалась на кровати, глядя на Натэниела снизу
вверх. Никакой логики — уходить от поцелуя, растягиваясь на кровати. Конечно,
не было логики и в охватившей меня панике.
Он опёрся на руки и посмотрел на меня с улыбкой, дающей мне
понять, что я веду себя по-дурацки. В этот момент я поняла, что ошибалась,
считая его ребёнком. По этому взгляду стало ясно, что по-своему он так же
осторожен со мной, как и я с ним. Он считает меня защищённой, неискушённой.
Перед лицом его опыта я во многом была ребёнком. Это был один из тех моментов,
когда меняются отношения, когда вдруг раскрывается или взрывается перед тобой
мир, и он сразу перестаёт быть таким, каким был раньше.
Мы смотрели друг на друга, и не знаю, что было видно у меня
на лице, или просто до него тоже дошла эта перемена, но он остановился и
улыбнулся мне.
— Что случилось? — спросил он.
Вопрос показался мне таким дурацким, что я заржала.
— А ничего плохого! Я два раза чуть не убила Дамиана. Я
думала, что контролировать ardeur — это облегчает жизнь, так нет же. Я
переспала с Байроном — с Байроном, можешь себе представить? Чуть не подняла
ночью все кладбище. Целая армия мертвецов ждала моего призыва. Я ощущала её,
Натэниел, ощущала её силу. — Я плакала, хотя и не собиралась. — А так
— ничего плохого не случилось.
Он поцеловал мои слезы, текущие из глаз, нежно-нежно.
— Давай тогда сделаем хорошее.
Он целовал меня, и соль моих слез ложилась ему на губы.
— Но…
Он поцеловал меня снова, чуть требовательнее.
— Анита, пожалуйста, перестань говорить.
— Зачем? — нахмурилась я.
— Чтобы можно было начать трахаться, — пояснил он.
Я открыла рот и не знаю, что сказала бы, если бы он не
заговорил первым.
— Люби меня! — он навис надо мной. — Проглоти
меня!
Я думала, он хочет поцеловать меня, но его губы спустились
ниже, он поцеловал меня в шею, ниже, ещё ниже.
— Имей меня.
Он целовал мою грудь сквозь футболку.
— Всоси меня.
Он поднял футболку, обнажая мне груди. Я хотела возразить,
но выражение его лица, его глаз остановило меня. Он приложил губы к соску, чуть
ниже наклейки на укусе Жан-Клода, и лизнул длинно, нежно, закатывая ко мне
глаза.
— Трахни меня.
Я бы хотела сказать, что нашла слова не менее соблазнительные
или что-нибудь нежное, но единственное, что пришло мне в голову, было:
— Окей.
Не нежно и не скабрёзно, но если кого-то любишь, то не надо
всегда быть скабрёзной или остроумной, иногда можно просто быть собой, и
сказанное в нужный момент «окей» оказывается сладкозвучнее любой поэзии и может
значить больше всех на свете постельных слов.
Глава 50
Футболка и трусы слетели в первом порыве рук, но я никогда
не пыталась дотронуться до Натэниела, если не было метафизической
необходимости. Никогда не обращалась к Натэниелу просто потому, что хочу его.
Не то чтобы меня к нему не тянуло — видит Бог, ещё как тянуло, но я до сих пор
не понимала, как я привыкла полагаться на ardeur. Я думала о нем лишь как о
проклятии, но впервые сейчас оценила, как он смазывал для меня колёса. Он
переносил меня через смущение, через неловкость, через вбитое в меня «хорошие
девушки так не делают». Без него осталась только я, и в голове у меня было
очень противно.
Натэниел заметил — он все замечает. Приподнявшись на локте,
он спросил у меня:
— В чем дело?
Я не знала, как сказать, и это отразилось у меня на лице,
потому что он сказал мне:
— Просто скажи, Анита, что бы оно ни было.
Я посмотрела на него, подавила желание посмотреть вниз,
вдоль тела. Пришлось зажмуриться. Наконец я сказала:
— Сейчас ardeur молчит, осталась только я. Только я, а
мне… мне неловко.
— Со мной?
Я хотела кивнуть, но остановилась и сказала правду:
— С самой собой.
Он подвинулся на кровати, лицо его оказалось рядом с моей
поясницей. И был он тёплый-тёплый.
— И что это должно значить?
Как объяснить другому то, что я сама не могу понять?
— Не знаю, как объяснить.
Дверь ванной открылась, мы оба подняли глаза. Там стоял
Джейсон с полотенцем вокруг бёдер. Мокрый он не был, но был завернут в
полотенце. Я слишком давно верчусь среди оборотней, чтобы понимать, насколько
это странно.
— Я просто не выдержал. Не выдержал.
— Чего? — спросила я.
— Ты сейчас все испортишь
Я посмотрела не него — не слишком дружелюбно.
— Нечего на меня смотреть. — Он подошёл и встал у
края кровати, руки на бёдрах. — Я тебе говорил, что все на свете отдал бы,
чтобы кто-нибудь смотрел на меня, как Натэниел на тебя.
— Да, но…
— И никаких «но». Я думал, ты растёшь, меняешься, но по
твоим словам выходит, что это все был ardeur. Ты здесь просто ни при чем — не
твоя вина. Если ты сейчас перепохабишь все, что работает под волной ardeur'а,
ты все равно будешь не виновата.
Я хотела поспорить, но не могла ничего придумать. В конце
концов я сказала:
— Допустим, я с тобой согласна. И что с того?
— Боже мой, Анита, при чем тут вообще вина? Ты себя
ведёшь так, будто это грех.