— Ты не полезешь по лестнице ниже меня, Зебровски.
— А что у тебя надето под этой смешной юбчонкой?
— Не твоё собачье дело. А если ты не пропустишь меня
вперёд, я все твоей жене расскажу.
Он засмеялся, и на нас стали оглядываться. Стоявшие во дворе
замёрзли больше нас, а устали не меньше. Они, наверное, не видели здесь ничего
смешного.
— Кэти знает, что я старый развратник.
Я только головой покачала.
— Там очень грязно, в этой яме?
— Хм! Смотри сама: шли дожди, вода замерзала,
оттаивала, потом опять шли дожди.
— Блин!
— А где твой комбинезон, который ты всегда таскала на
осмотры?
— У нас в компании приняли правило, что на подъем зомби
нельзя надевать одежду для осмотра места преступления. — Чего я не
сказала, так это того, что я как-то по забывчивости на подъем зомби надела
комбинезон, измазанный кровью. Жена клиента упала в обморок. А я виновата, что
она такая субтильная? Это не Берт сказал, что больше так нельзя — это фирма
«Аниматорз инкорпорейтед» решила большинством голосов. Так что правило я стала
соблюдать. — И я сегодня не собиралась лазить по ямам и осматривать трупы.
Он перестал ухмыляться.
— Я тоже. Давай займёмся делом. Я хочу успеть попасть
домой и обнять жену и детей, пока они не разбежались в школу и на работу.
Я не стала напоминать, что сейчас уже 6:30, и шансов застать
Кэти и детей у него почти нет. Каждому нужно хоть немного надежды, и кто я
такая, чтобы её отнимать?
Глава 47
Женщина в яме уже не испытывала ни надежды, ни страха. Лицо
её было пустым, как всегда у мертвецов. Бывает, что у них вид страшный, но это
случайность — просто так сократились лицевые мускулы в момент смерти. Но, как
правило, лица у них пустые, как будто нет в них какой-то сущности, а не просто
отсутствие дыхания и сердцебиения. Я достаточно видела остекленевших глаз,
чтобы сказать: со смертью уходит что-то более драгоценное, чем дыхание. А
может, я просто устала и не хотела стоять по щиколотку в грязи, глядя на
женщину, которая, вероятно, была моложе меня и навсегда останется молодой. Чем
ближе к рассвету, тем я паршивее себя чувствую, если я не в кровати.
Сходства с первым телом было очень много. Эта лежала на
спине, как и та. Обе были стриптизершами. Обе убиты рядом с клубом, где
работали. Эта была блондинкой и белой, как и первая. По несколько укусов с
каждой стороны шеи, один на сгибе левой руки, один на правом запястье и один на
груди. Чтобы посмотреть, нет ли укусов на бёдрах, надо было стать на колени в
грязь, чего мне не хотелось. Вот так просто — не хотелось, и все. Я дала себе
слово, что никогда больше нигде не окажусь без комбинезона и резиновых сапог.
Перчатки пришлось одалживать у Зебровски. Собираясь вчера вечером, я думала о
свидании, а не о работе. Сама дура.
Я стояла, обсуждая сама с собой, удастся ли мне обойтись без
ползания в грязи и осмотра укусов.
— Она выше той, почти на фут. Светлые волосы, но очень
короткие, у той были длинные. А во всем остальном — очень похожи.
— Радиусы укусов те же самые.
— Кто измерял? — спросила я.
Он ответил. Имя ничего мне не говорило. На этой стороне реки
я редко бывала на осмотрах мест преступления. Убивала вампиров по поручению
штата Иллинойс — да, но расследованиями практически не занималась. И измерениям
неизвестного мне человека я доверять не могла. Если хоть один радиус не
совпадёт, это будет означать смену состава в группе вампиров. Нам необходимо
знать, ищем мы пятерых, шестерых или больше.
Вздохнув, я достала из кармана куртки рулетку. Её я всегда
возила в бардачке вместе с детскими салфетками. Измерив доступные укусы, я
попросила Зебровски записать результаты. Потом я аккуратно поставила колено в
грязь между коленями покойницы. Грязь оказалась холодной. Раздвинув ноги
мёртвой, я увидела следы укусов и измерила все, которые были. Радиусы совпадали
— в пределах точности. Я использовала не тот измерительный инструмент, который
надо было. Не следовало мне брать у ребят из группы осмотра инструмент,
которого в следующий раз со мной не будет. От этого получается различие в
показаниях; полевые измерения — это вам не лабораторные.
Я осторожно встала — главное было не шлёпнуться в грязь на
задницу, а сапоги на каблуках — не лучшая для этого обувь. Так что я вставала
осторожно.
— У «Сапфира» охранники ходят по автостоянке. Не меньше
одного в каждый момент времени. Сегодня, в выходные, их должно было быть два.
Они что-нибудь видели или слышали?
— Один видел, как девушка выходила уже в пальто.
Направлялась домой после конца своей смены. Он видел, как она шла к машине… —
Зебровски перелистнул блокнот, — а потом уже не видел.
— То есть?
— Он сказал, что она шла к машине, он ей помахал рукой,
потом на что-то отвлёкся на другой стороне стоянки. Что именно его отвлекло, он
не слишком чётко может вспомнить, но клянётся, что только глянул в сторону, а
когда посмотрел обратно, она исчезла.
— Исчезла, значит.
— Ага. А почему у тебя такое выражение лица, будто это
важно?
— Он сразу же проверил её машину?
Зебровски кивнул.
— Да. Там девушки не было, и он пошёл в клуб
посмотреть, не вернулась ли она. Не найдя её внутри, он позвал другого
охранника, и они обследовали местность. И нашли её.
— Как долго, по его мнению, он смотрел в сторону?
— Он говорит, пару секунд.
— Не видел ли ещё кто-нибудь, как она уходила? Мне бы
хотелось знать время, когда она вышла из здания, и сколько точно времени он
смотрел в другую сторону.
— Давай вылезем из этой ямы и глянем, не видел ли кто
её уход и не посмотрел ли при этом на часы.
Он снова зашелестел блокнотом. Прожекторы, которые поставили
возле ямы, освещали её внутренность, и от них вся сцена становилась какой-то
голой и безжалостной, будто надо было эту девушку накрыть и больше на неё не
пялиться. Сентиментальной я становлюсь. Определённо сентиментальной.
— Вообще-то одной даме, посетительнице, эта блондинка
страшно понравилась — ей и её мужу. И она заметила время, когда девушка ушла.
— И какая разница с показаниями охранника?
Он сверил записи:
— Десять минут.
— Десять минут — чертовски долгое время, чтобы
таращиться на то, чего и вспомнить не можешь.
— Ты думаешь, он врёт?
Я покачала головой:
— Вряд ли. Я думаю, он говорит то, что считает правдой.
— Не понимаю. К чему ты клонишь? — спросил
Зебровски.
Я улыбнулась ему не слишком счастливой улыбкой.