Боже праведный! Как мне описать эту картину? Представьте
маленькое очаровательное личико, такое трогательное, такое жалкое, которое
целовал отвратительнейший из людей, царапая жесткими усищами нежнейшие лилии и
розы и заглушая мерзкими ругательствами жалобные стоны невиннейшей души. Теперь
представьте Корделли, который, отвергая окружившие его прелести, предпочел
поганую задницу наемного убийцы. В тот миг, когда палач затрясся от оргазма,
Дюран по приказу хозяина задушила уже потерявшую сознание жертву.
Все кончилось: несчастная девочка испустила дух. Итальянец с
торжествующим видом показал нам свой неуемный член, готовый к дальнейшим
подвигам.
— Вот я и снова в прекрасной форме, — объявил
он. — И с одной тварью мы разделались. Думаю, вы обратили внимание, что я
вел себя довольно сдержанно, и, как мне кажется, вряд ли можно было убить ее
более милосердным образом.
Одна из дуэний засобиралась унести труп.
— Оставь его, сволочь! — рявкнул торговец. —
Эти останки возбуждают меня, разве ты забыла об этом? — И великий грешник,
прижавшись лицом к лицу своей мертвой дочери, начал покрывать мерзкими
поцелуями искаженные смертью черты, пытаясь пробудить в них жизнь.
— Эй, Дюран, — позвал он, оторвавшись от
дочери, — подними-ка член этому субъекту: я хочу, чтобы он прочистил мне
зад, пока я буду ласкать эти останки.
Его желание было исполнено без промедления, его подручный
овладел им без всякой смазки, впрочем, она была и не нужна для ануса столь
внушительных размеров. Элиза и Раймонда подставили его поцелуям свои ягодицы,
сам он гладил ягодицы обеих сыновей, чьи органы сосали мы с Дюран. Из заднего
прохода мертвой девочки Корделли перебрался в ее влагалище; между тем палач
сбросил семя, и Корделли позвал второго. Тот, оснащенный не хуже своего
коллеги, но намного страшнее его, если только возможно быть страшнее, принялся
с усердием содомировать хозяина и без перерыва сбросил в его потроха пару
зарядов. Оргия начинала принимать серьезный оборот.
— Все хорошо, клянусь спермой Всевышнего, — рычал
Корделли, брызжа слюной, — теперь дайте мне преступления! Побольше
преступлений, самых ужасных! Чтобы испытать извержение, мне нужны жертвы, любые
жертвы; я без колебаний прикончу любую из вас ради хорошего извержения.
— С кого же вы хотите начать, сударь? — осмелилась
я.
— С тебя… с любого другого, мне все равно с кого, лишь
бы это меня возбуждало. Неужели вы думаете, что жизнь одного человека мне
дороже, чем жизнь другого? А ну-ка, давайте сюда эту маленькую стерву, —
сказал варвар, хватая Элизу за грудь и швыряя ее к своим ногам. Он потребовал
щипцы и, пока я его ласкала, а палачи держали жертву, неторопливо, с завидным
упорством рвал белоснежные девичьи груди на кусочки до тех пор, пока от них
ничего не осталось, кроме страшных зияющих ран.
Операция завершилась; жертву положили в другую позу, широко
растянув ей ноги и выставив на обозрение зияющую вагину.
— Вот так, — удовлетворенно крякнул
каннибал, — сейчас немного покопаемся в чреве и поглядим, что там есть.
Я сосала его орган, а его щипцы несколько минут орудовали в
теле несчастной жертвы.
Потом он велел перевернуть ее, и взору его предстали самые
очаровательные в мире ягодицы; он раздвинул их в сторону, и его смертоносные щипцы
исчезли в маленькой норке, которую он разворотил с той же яростью, что и
первую. И я, опьяненная этим зрелищем, подбадривала убийцу и помогала ему. Вот
до чего доводят нас проклятые непостоянные наши страсти! Будь Элиза чужим для
меня человеком, возможно, во мне бы шевельнулась хоть капля жалости к этому
милому созданию, но мы придумываем и творим неслыханные мерзости, когда наш
гнев с особой силой обрушивается на близкое нам создание и безжалостно срывает
нежные лепестки цветка прежней любви.
Элиза плавала в собственной крови, но еще дышала; Корделли
оставил свой инструмент и теперь восхищенными глазами наблюдал ее агонию, и я
должна заметить, что в его деяниях большое место занимала гордыня. Корделли
заставил меня натирать свой член об окровавленное тело, обмывать его кровью,
которую пролила его рука, а потом одним ударом кинжала прекратил мучения Элизы.
Ее заменил один из его сыновей. Злодей раскрыл окно,
выходившее на море. Ребенка привязали к длинной веревке, другой конец которой
прикрепили к колонне, и сбросили несчастного вниз.
— Ну как ты там? — крикнул Корделли, перегнувшись
через подоконник и высоко подняв нож: ему достаточно было сделать одно
движение, чтобы перерезать последнюю нить и чтобы его сын исчез в морской
пучине. Снизу донесся пронзительный крик мальчика; я снова принялась ласкать
жестокосердного отца, тот целовал Раймонду и вдохновенно отвечал на ритмичные
толчки палача, который его содомировал. Через некоторое время ребенка подняли.
— Скажи честно, ты испугался? — почти участливо
спросил торговец. — Тебе было очень страшно?
— Ради Бога не надо больше, папа, умоляю тебя…
— Ага, жалкое отродье, — злобно прошипел
Корделли, — запомни, что слово «папа» ничего для меня не значит, абсолютно
ничего. Повернись, я должен насладиться тобой, прежде чем отдать на корм рыбам.
Да, малыш, ты отправишься кормить рыб — такова твоя судьба! Теперь ты видишь,
как я дорожу кровными узами.
Пока он совокуплялся с мальчиком, веревку удлинили, еще два
или три толчка, и Корделли выбрался из детского ануса, кивнул палачам, и те
швырнули жертву в окно, которое находилось на высоте шестидесяти метров над
поверхностью моря; но веревка оказалась короче и, не долетев до воды, падавшее
тело резко остановилось на лету, дернулось и расчленилось. Когда его подняли
наверх, мы увидели бесформенную массу мертвой плоти.
— Отлично. Давайте сюда еще одну задницу, —
приказал итальянец.
— И снова бросим в море? — с надеждой спросила
Дюран.
— Непременно; только сделаем веревку подлиннее, чтобы
тело погрузилось в воду.
После содомии второй ребенок полетел вслед за первым и был
извлечен почти бездыханным. В таком состоянии отец повторил совокупление
последний раз и перерезал веревку в тот момент, когда тело коснулось воды.
Наконец море приняло несчастного ребенка в свое мягкое лоно.
— Это самая возбуждающая страсть, — почтительно
заметила я, обращаясь к хозяину, — которую я когда-либо встречала в людях.
— Она возбуждает тебя, Жюльетта?
— Еще бы!
— Тогда подставляй свою жопку, я погашу твой пожар.
Через четверть часа Корделли оставил меня, придумав новое
злодеяние. Жертвой его на сей раз стала Раймонда. Ее участь была написана в
глазах чудовища, и бедняжка мгновенно ее прочла.
— О, госпожа моя! — взмолилась девушка, бросаясь
ко мне. — Неужели вы отдадите меня в руки этого злодея? Ведь я так любила
вас…