Потом начались странности. Мила могла целый
день ничего не есть, а ночью кинуться к холодильнику и смести все с полок.
Девушку мучила постоянная жажда. Настроение у нее менялось сто раз на дню,
бизнес перестал приносить прежний доход, дотации родителям сократились. Мила
без конца глотала какие-то таблетки, ссылаясь на головную боль, но на работу
все равно ходила исправно. И лишь когда отец нашел в помойке шприц с ампулами,
у родителей открылись глаза. Ни отец, ни мать не находили ничего плохого в
водке, частенько попивали, потом горланили песни. Но наркотики, по их мнению,
были кошмаром. Проявив несвойственную твердость, предки поволокли девушку к
врачу и запихнули в больницу. Наверное, Мила сама хотела избавиться от
зависимости, потому что покорно выполняла все рекомендации и выписалась почти
здоровой. С работы ее, конечно, уволили.
Повалявшись месяц дома на диване, она
попыталась устроиться на разные места, но безуспешно. Однажды, уйдя с самого
утра, она не пришла ночевать, а на следующий день позвонили из милиции и велели
приходить на опознание. Милочка скончалась от передозировки. Нашли тело
собачники, сумочка лежала рядом. В ней паспорт и кошелек с мелочью.
– Целый месяц после больницы не
кололась? – уточнила я.
– Недолго продержалась, –
сокрушалась мать.
– Как называлась фирма, где она работала?
Ни отец, ни мать не знали. Фирма и фирма, вон
их сколько.
Поглядев на опухшие лица и водянистые глаза, я
достала кошелек и велела мужику купить еще водки, а бабе притащить закуску. Алкоголики
послушно взяли сумку и ушли, оставив меня в одиночестве.
Как только за ними захлопнулась дверь, я пошла
в комнату Милы. Маленькая, метров десять, не больше. Из мебели старенький
диванчик, книжная полка, небольшой платяной шкаф и письменный стол. Гардероб
сиял пустотой. Родители-пьяницы скорей всего сразу продали оставшуюся одежду и
шубу. На полке – обычный набор учебников и два дамских романа. Оставшийся без
хозяйки плюшевый слон грустно глядел пуговичными глазами. Я взяла игрушку в
руки. На животе элефанта обнаружилась молния, внутри небольшая записная книжка.
Страницы пестрели именами, телефонами, цифрами.
Из коридора донесся шум. Вернулись сапожники.
Сунув книжечку в карман, я попрощалась с ними, пообещав подумать о покупке
квартиры. Уходя, услышала, как отец, чертыхаясь, распечатывал бутылку.
Домой я заявилась к обеду. Маруся прямо из
лицея поехала в Ветеринарную академию, Аркадий испарился в неизвестном
направлении, Оля только что вернулась.
Сегодня Радов предложил ей чашечку кофе и
сладкие булочки. Дальнейшее все как вчера: комната с задернутыми занавесками,
удобная подушечка под спиной и… глубокий сон в течение двух часов.
– Черт-те что, – изумлялась
невестка, – точно решила не спать и моментально задрыхла. Даже не вижу,
какая мебель в комнате. Захожу, а там почти полная темнота. Завтра нарочно
приеду раньше, скажу, часы вперед убежали.
Я вздохнула: и как только профессор ухитряется
вогнать бедную Ольгу в сон? Чудеса, да и только.
После обеда стала изучать маленькую черную
книжечку, переполненную информацией. Мелькали сплошь мужские имена – Дима,
Валера, Костя, Леня. Рядом с телефонами стояли непонятные цифры и скобки. Я
тупо глядела на верхнюю строчку – Павлик – 155-75-46 (150-20-15-30). Первое, ясное
дело, телефон, а второе что? Может, позвонить? И я набрала номер. Подошел
мужчина:
– Вам кого?
– Павлика.
– Я.
– Вас беспокоит подруга Милы Котовой.
Исполняется годовщина со дня ее гибели, хотим собрать друзей на поминки.
Парень помолчал, потом буркнул:
– Не знаю никакую Милу!
Я набрала один за другим еще три номера. Милу
не знал никто. Но ведь записала же она зачем-то телефоны этих мужчин?
Утомившись, я спустилась в гостиную, где Зайка
опять пыталась сложить непонятную мозаику.
– Что это у тебя?
Ольга зевнула:
– Ненормальная преподавательница по
истории живописи взяла десять открыток с картинами великих мастеров, разрезала
на мелкие кусочки, перемешала и велела сложить заново, наклеить на лист бумаги
и сдать ей. Хочет, видите ли, проверить, насколько хорошо мы знаем живопись.
Куча мелких обрывков впечатляла. Части были
разных цветов, изредка попадались более-менее распознаваемые объекты. Вот этот
кусок явно от картины Эль Греко «Святое семейство». Но сложить все невероятно
трудно.
– Завтра вечером сдавать, –
безнадежно вздохнула Зайка.
– Неси сюда альбомы, – предложила
я, – подумаем вместе.
Через пару часов мы имели два произведения
Рубенса, одно Моне, портрет Гойи. Еще через полчаса разобрались с Шишкиным и
Дега. Первого сразу узнали по медведю, второго – по балетным туфлям. Труднее
пришлось с Пикассо, никак не могли правильно совместить квадратики. В
результате к вечеру на столе остались только непонятные
темно-коричнево-бордовые куски. Мы головы сломали, листая энциклопедии и
альбомы.
– Больше не могу, – простонала
Ольга, – пусть ставит незачет.
К нам подключился вошедший Аркашка и в конце
концов обнаружил искомое.
– Смотрите, – воскликнул он, –
это явно Рембрандт.
Мы стали листать раздел, посвященный великому
голландцу. Замелькали бесконечные иллюстрации. Одна картина показалась странно
знакомой. На мрачном темно-коричневом фоне уродливое мужское лицо, на голове –
ночной колпак. Старик противно усмехается, глядя на зрителей прищуренными
глазами садиста. На крючковатом носу бородавка, глубоко запавшие щеки бороздят
морщины. Редкий красавец!
Я стала читать пояснение. «Рембрандт Харменс
ван Рейн (1606–1669 гг.) – живописец, рисовальщик, офортист. Новаторское
искусство Рембрандта отличается демократизмом, жизненностью образов. «Мужчина в
колпаке» хранится в Лувре. У картины существовала пара – «Старуха со свечой».
Полотно считается утерянным; несмотря на это, аукцион Сотби заочно оценил
«Старуху» в два миллиона долларов».
Я подскочила на стуле. Любимая картина
Владимира Сигизмундовича! Шедевр гениального предка! Бог мой, вот оно,
сокровище. Сметая сложенное задание, под протестующие вопли Ольги я схватила
телефон и сообщила Степану, что еду к нему, пусть не ложится спать.
– Может, завтра? – промямлил Степан.