– Я и не работаю.
– Выпивать осторожней придется, чтобы не пробуравить дырку в желудке?
– Угу, что-то вроде того, – пробормотал Гленн, пропустив шутку мимо ушей то ли сознательно, то ли потому, что отвлекся, Грейс так и не понял.
– Я еще тут побуду какое-то время, – весело объявил Кейс. – Если понадоблюсь, дайте знать. – Он постучал по мобильному телефону в нагрудном кармане рубашки.
– Бачок с водой понадобится в такую жару, – сказал Грейс.
– Доставлен.
– Молодец. – Грейс взглянул на часы. Двадцать с лишним минут до брифинга в шесть тридцать. Времени хватит. И он повел Брэнсона к комнате для допросов, где они уже сегодня были.
Они вошли в узкое маленькое помещение для наблюдения, смежное с главной комнатой. У рабочего стола, тянувшегося во всю ширину, стояли два разномастных стула, на них приземистый металлический корпус записывающей аппаратуры и цветной монитор с неподвижной картинкой, изображавшей кофейный столик и три красных стула в пустой комнате.
Грейс сморщил нос. Такое впечатление, будто кто-то ел тут карри, возможно из индийской деликатесной в супермаркете через дорогу. Заглянув в мусорную корзинку, он обнаружил вещественные доказательства – пустые картонки. По окончании вскрытия ему всегда требуется какое-то время, прежде чем можно будет подумать о еде, а после увиденных в содержимом желудка Кэти Бишоп остатков, вероятно, тушеных креветок, острый запах карри решительно не содействовал таким мыслям.
Грейс наклонился, схватил корзинку, выставил за дверь. Аромат не ослаб, но стало хоть немножечко легче. Он уселся перед монитором, вновь ознакомился с кнопками управления аппаратом, нажал на «пуск».
Пахнет. Все равно пахнет. Сэнди любила карри. Курица «корма» – любимое блюдо.
На экране пошла запись первой встречи с Бишопом. Грейс, подавшись вперед, рассматривал темноволосого мужчину в коричневой, сшитой на заказ куртке со сверкавшими серебряными пуговицами, в двухцветных, коричневых с белым, туфлях для гольфа.
– Эти туфли похожи на устриц, – заметил Брэнсон, сидевший рядом с ним. – Знаешь, как в гангстерских фильмах тридцатых годов? Видел когда-нибудь «Некоторые любят погорячее»? – Голос вялый, без обычного энтузиазма, но, похоже, он делает сверхчеловеческие усилия, чтоб немного взбодриться.
Грейс понял, что для друга настал тяжелый момент – начало вечера. В такой час он обычно укладывает своих детей в постель.
– С Мэрилин Монро?
– Угу, а еще с Тони Кертисом, Джеком Леммоном, Джорджем Рафтом. Блестящая сцена, где ввозят торт, а оттуда вылезает мужик с автоматом, косит всех наповал, а Джордж Рафт говорит: «Что-то там в этом торте пришлось ему не по вкусу!»
– Современный вариант троянского коня, – заметил Грейс.
– Хочешь сказать, будто это ремейк? – озадаченно спросил Брэнсон. – «Троянский конь»? Не помню.
Грейс тряхнул головой:
– Это не фильм, Гленн, а то, что греки сделали в Трое.
– А что они там сделали?
Грейс с упреком уставился на друга:
– Ты все свои знания получил из кино? Историю никогда не учил?
Брэнсон воинственно пожал плечами:
– Еще как!
Грейс замедлил запись. Гленн Брэнсон на экране спросил, когда Бишоп в последний раз видел свою жену. Грейс остановил кадр.
– Теперь сосредоточься, пожалуйста, на его глазах. Сосчитай, сколько раз он моргнул. Сосчитай, сколько раз он моргает в минуту. У тебя на наручных часах есть секундная стрелка, как на контрольной панели в НАСА?
Брэнсон взглянул на свои часы, озадаченный вопросом. Это был потрясающий большой хронометр с таким количеством циферблатов и кнопок, что Грейс иногда гадал, имеет ли приятель понятие о назначении хотя бы половины из них.
– Где-то тут есть, – пробормотал он.
– Хорошо, так начинай считать.
Гленн немного повозился с часами. Потом на экране в комнату вошел Рой Грейс и начал расспрашивать Бишопа:
«– Где вы сегодня ночевали, мистер Бишоп?
– В своей лондонской квартире.
– Это может кто-нибудь подтвердить?»
– Двадцать четыре! – объявил Гленн Брэнсон, переводя глаза с монитора на часы и обратно.
– Точно?
– Да.
– Хорошо. Считай дальше.
Грейс на экране спросил:
«– Во сколько вы нынче утром пили чай в клубе?
– В девять с небольшим.
– Ехали сюда в машине из Лондона?
– Да.
– В котором часу выехали?
– Около половины шестого».
– Снова двадцать четыре!
Грейс остановил запись.
– Интересно.
– Что именно? – уточнил Брэнсон.
– Это эксперимент. Я вычитал однажды в журнале по психологии, на который подписываюсь, что, по данным, полученным в одной университетской лаборатории, кажется в Эдинбурге, люди, говоря правду, чаще моргают, чем когда лгут.
– Да?
– Когда говорят правду, моргают 23,6 раза в минуту, а когда врут – 18,5. Фактически установлено, что лжецы сидят очень спокойно – им приходится напряженнее думать, чем тем, кто говорит правду, – а когда мы напряженно думаем, то замираем.
Грейс снова пустил картинку.
Брайан Бишоп вскочил, замахал руками.
– Все время двадцать четыре, – сообщил Брэнсон.
– И все время в движении, – добавил Грейс. – Похоже, говорит правду.
Впрочем, ему отлично известно, что это лишь косвенный признак. Он уже ошибся однажды, истолковывая телодвижения, и был жестоко наказан.
26
Пресса называет август мертвым сезоном. Когда парламент на летних каникулах, а полмира в отпусках, новостей практически нет. Газеты нередко раздувают мелочи, которые в другое время вообще не попали бы на их страницы, и страстно жаждут серьезного преступления – чем страшней и ужасней, тем лучше. Только преступники не берут отпусков и не придерживаются общепринятого рабочего графика.
Не считая меня самого, пожаловался Грейс самому себе.
Последний полноценный отпуск был у него девять с лишним лет назад, когда они с Сэнди летали в Испанию, жили под Малагой в снятой квартире. Квартирка была тесная, из окон открывался вид не на море, как обещалось в объявлении, а на многоярусную автостоянку. И почти неделю шел дождь.
В отличие от нынешнего августа, когда Брайтон захлестывают волны жары и приехало больше обычного отдыхающих и туристов. Пляжи, бары и кафе битком набиты. В Брайтоне и Хоуве сто тысяч стоячих питейных заведений, и, по расчетам Грейса, каждое место там в данный момент занято. Рай для уличных преступников. Скорее «живой» сезон, чем мертвый.