Или же:
– Знаешь ли, что многие мужчины женятся, даже не пытаясь
узнать, мастурбировали ли когда-нибудь их невесты? Что за любовь может быть у
них? И снабжала это таким примечанием:
– Есть мужчины, которые предпочитают жениться на женщинах,
совершенно равнодушных к своему полу… Я думаю, что это извращение!
Ариана заставляет свою узницу ласкать самое себя до
изнеможения. Потом она вытягивается на ее неподвижном теле и трется о ее ноги,
ее живот, грудь, лицо, пока сама не оказывается в сладком обмороке.
Порой она ложится на спину, закинув руки за голову, и
Эммануэль приникает к ней. Бутон плоти Арианы, выпуклый и твердый, вырастает от
прикосновения языка Эммануэль, и та иногда подолгу держит его во рту.
Когда Ариана утомляется, она зовет Жильбера и указывает на
Эммануэль:
– Теперь ты!
И он сливается с Эммануэль по два, по три, по четыре раза в
день. Теперь он занимается любовью только с нею. И когда он изливается в
Эммануэль, Ариана наклоняется к ней и пьет этот коктейль.
– Ты не думаешь, – сказала она однажды своему супругу, – что
Эммануэль была бы для тебя идеальной женой? И твоим друзьям она очень подойдет
– они имели бы ее, когда захотят.
Когда они снова оставались одни, Ариана продолжала
наставлять Эммануэль:
– Одного супруга тебе никак не должно хватать.
– Но… А как же ты?
– Я люблю раздаривать своих мужей.
– Мужей? Разве их у тебя несколько?
Прекрасная графиня засмеялась:
– Я имею в виду будущих.
Эммануэль подозрительно посмотрела на подругу:
– Ты больше не любишь Жильбера?
– Почему ты так думаешь?
– Но ты же отдаешь его мне.
– Если бы я его не любила, я бы его тебе никогда не дала.
– Значит, ты решила делить его с другими?
– Не совсем так… Ты знаешь, я никогда ничего не решаю
заранее. Я прихожу в ужас от всяких планов и проектов. Я жив и живу. И что бы
ни происходило, все идет к лучшему.
– Так. Если ты останешься с мужем – это хорошо. А если ты
его потеряешь это тоже хорошо?
– Конечно.
– Значит, ты его не любишь.
– В самом деле? – Ариана посмотрела на Эммануэль так, что та
смутилась, но все же спросила:
– Ариана, а ты пробуешь все просто потому, что тебе нравится
все испытать?
– Конечно.
– И ничто не кажется тебе отвратительным?
– О, почему же… Мне многое кажется отвратительным: все
ограничения и все запреты. Все те, кто не хочет ничему научиться. Все люди,
живущие, как слизни, в своей молочнокислой добродетели, удовлетворенные
собственным окружением, упоенные своим нежеланием узнать что-либо. У них
единственный резон – не хочу этого знать, потому что мне это не нравится. А ты
спроси их, в чем причина их неприятия этого, почему им это не нравится, и они –
к твоему удивлению – даже не смогут ответить. Вот в чем сущность зла,
отвратительного, как ты выразилась, – в наслаждении собственным незнанием, в
отсутствии любознательности, в отказе от жажды открытий.
– Но разве, возможно заняться чем-то, что тебе не нравится?
– Наслаждение можно найти во всем, если не мешает какой-то
врожденный порок.
– Но ведь и то, что доставляет наслаждение, может тоже
надоесть.
– Никогда, если ты умеешь обновлять себя. Вот мы говорим:
«Ох, этот малый, как он был хорош в постели!». Но в постели все хороши, лишь бы
это делать с кем-нибудь впервые.
– Но зачем тогда выходить замуж?
– А ты думаешь, брак – это какая-то наглухо запертая башня?
Замуж выходят чтобы быть свободнее. Умная девушка докажет, что после свадьбы у
нее будет больше любовников, чем прежде: разве это не стоящий сам по себе
резон?
– Это было бы прекрасно, если бы с этим соглашался муж. Но
если женщина идет замуж, чтобы спать со многими мужчинами, мужчина-то женится
на ней для того, чтобы она спала только с ним.
– Так вот жена и должна его перевоспитать, а не хныкать и
жаловаться.
– Даже рискуя расстаться с ним?
– А как же! Это все равно лучше, чем повернуть назад.
– Твой муж думает точно так же. Почему же ты хочешь
расстаться с ним?
– Кто тебе сказал, что я этого хочу?
– Но ты говоришь, что он должен жениться на мне.
– А разве это означает, что он непременно должен разводится
со мною? Жильбер может иметь другую женщину, он может вообще находиться в
другом полушарии, но я все равно всегда буду существовать здесь для него.
– Даже если снова выйдешь замуж?
– Могу ли я перестать быть Арианой? Я просто буду любить на
одного мужчину больше.
– Но… Если у Жильбера другая женщина, а у тебя другой
мужчина, что же общего останется между вами?
– Наша любовь, разумеется.
И, видя недоумевающий взгляд Эммануэль, Ариана продолжала:
– Жильбер и я, мы любим друг друга, но это не та любовь,
когда, вцепившись в руку другого, не могут отвести от него зачарованного
взгляда. Самая большая радость для нас – видеть, что другой не упускает своего
шанса.
– Но ведь хорошо жить с тем, кого любишь.
– Конечно, разве я это отрицаю?
– Как будто…
– Нет, моя радость, я вовсе этого не отрицаю. Я знаю только
то, что жизнь состоит из перемен – вот это-то и прекрасно в ней. Не страшно,
что перемены сопряжены с какой-то неизвестностью, приводят к непостоянству –
жизнь за это обязательно вознаградит нас. И лучше броситься в этот ноток, жить
жизнью. Как только ты подумаешь о том, что ты знаешь, чем это закончится, что
ты нашла свою конечную форму и всеми силами своей души будешь стремиться эту
форму сохранить, у тебя появится право на постоянство, приличествующее твоему
возрасту, и ты получишь свое законное место среди прочих черепов и костей в
фамильной усыпальнице, полной тех, кто успокоился раньше тебя.
Ариана де Сайн улыбнулась портретам своих
высоко-добродетельных предков.
– Конечно, я рада, что у меня такой муж, как Жильбер. Но
каждый из нас будет рад за другого, если тот отправится в какое-то новое
плавание. Перемена – не потеря, и сопротивляться этому – просто малодушно.