Законный брак - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Гилберт cтр.№ 46

Одним словом, она сделала выбор, сдержала клятву и сейчас, вспоминая об этом, говорит: «Я выбрала семью».

Не слишком ли очевидным будет заявить, что многие, очень многие женщины также стояли перед этим выбором? Почему-то приходят на ум слова супруги Джонни Кэша. [19] «Я могла бы продолжать записывать песни, – говорила Джун уже в пожилом возрасте, – но мне хотелось, чтобы у меня был нормальный брак». И таких примеров бесконечное число. Я называю это явление «синдромом новоанглийского кладбища». Придите на любое кладбище в Новой Англии, история которого насчитывает двести – триста лет, и вы увидите многочисленные ряды семейных надгробий – как правило, они тянутся аккуратной линией. Сплошные младенцы, один за другим, одна зима за другой, иногда ежегодно. Умирали дети. Причем умирали постоянно. И матери делали то, что должны: хоронили потерянных детей, горевали, но каким-то образом продолжали жить дальше и переживали новую зиму.

Современным женщинам, безусловно, не приходится иметь дело со столь суровыми утратами – по крайней мере, это не считается обычным делом и случается не ежегодно, как у наших предков. И мы должны быть за это благодарны. Однако не стоит заблуждаться и считать, что современная жизнь из-за этого обязательно легче и современные женщины избавлены от горечи и утраты. Мне кажется, что в сердце многих из них, и моей матери в том числе, есть свое собственное новоанглийское кладбище, где молча, аккуратными рядами они похоронили свои мечты, которыми пришлось пожертвовать ради семьи. На этом безмолвном погосте покоятся и незаписанные песни Джун Картер Кэш, и карьера моей матери, которая, хоть и была скромна, но значила так много.

Этим женщинам тоже приходилось приспосабливаться к новой реальности. Они тоже оплакивали утрату, но по-своему и, как правило, незаметно для окружающих – и продолжали жить. В моей семье женщинам особенно хорошо удавалось глотать разочарования и жить дальше, как будто ничего не случилось. Мне всегда казалось, что у них есть особый талант, позволяющий им менять форму, – растворяться и, словно вода, принимающая очертания сосуда, приспосабливаться к нуждам супруга, детей или каждодневной реальности. Они адаптируются, подлаживаются, идут на поводу, соглашаются. Их сверхъестественная податливость сродни способностям супергероев. Я росла, наблюдая, как моя мать меняет облик в соответствии с тем, чего требует от нее новый день. Она отращивала жабры, когда они были нужны, и распускала крылья, когда необходимость в жабрах отпадала; развивала сверхзвуковую скорость при случае, а в более деликатных обстоятельствах была образцом эпического смирения.

Мой отец никогда не обладал подобной эластичностью. Мужчина, инженер-химик по профессии, он был человеком непреклонных, непоколебимых взглядов. Он никогда не менялся. Он был папой. Камнем на дне нашего ручья. Мы все текли вокруг него, но моей матери эта текучесть удавалась лучше всего. Она была водой, ртутью. Благодаря ее удивительному умению приспосабливаться для нас с сестрой в нашем доме был создан лучший мир из возможных. Мама решила уйти с работы и остаться дома, потому что верила, что от этого выбора зависит благополучие ее семьи, и, должна признать, она оказалась права. Когда мама бросила работу, жизнь для всех нас (кроме нее) изменилась к лучшему. У моего отца снова появилась «жена на полный день», а у нас с Кэтрин – круглосуточная мама. Ведь если честно, нам с сестрой не слишком нравился тот период, когда мама работала в Центре планирования семьи. Никакой толковой системы дневного ухода за детьми в нашем городе в то время не было, поэтому после школы нам часто приходилось сидеть у соседей. Не считая счастливых часов у экранов соседских телевизоров (в нашем доме такой невообразимой роскоши не было), мы с Кэтрин всегда ненавидели этих «случайных нянь». Если честно, мы были просто в восторге, когда мама пожертвовала своими мечтами и вернулась домой, чтобы заботиться о нас.

Но больше всего, конечно, нам с сестрой повезло, что мама решила остаться с отцом. Развод для детей не подарок, он оставляет эмоциональные шрамы, которые долго не заживают. Но нас Бог миловал. Мы получили заботливую маму, которая каждый день встречала нас после школы, все время присутствовала в нашей жизни и ставила ужин на стол, когда папа возвращался с работы. В отличие от многих моих друзей, чьи родители развелись, мне не пришлось знакомиться с ужасной новой папиной подружкой, Рождество мы всегда проводили в одном и том же месте, и чувство стабильности в доме позволяло мне сосредоточиться на учебе, вместо того чтобы размышлять над семейными проблемами. Поэтому всё у меня в жизни было хорошо.

Но я всё же должна сказать – и пусть эти слова навеки останутся запечатленными на печатных страницах в дань уважения маме, – что мое благополучное детство в огромной степени выстроилось на руинах маминой личной жертвы. Факт остается фактом: мамин отказ от карьеры вылился в массу преимуществ для нашей семьи, но для нее как индивидуальности этот поступок имел, увы, не столь благотворные последствия. Ведь, по сути, она сделала то же самое, что и все ее предшественницы делали веками: нашила зимних костюмчиков для детей из разрезанных на клочки заветных желаний своего сердца.

И в этом моя главная претензия к общественным консерваторам, которые вечно разглагольствуют о том, что лучший дом для ребенка – тот, где двое родителей, а мать исполняет традиционную роль хозяйки. Я, как человек, ощутивший на себе все преимущества этого уклада, признаю, что подобный вид семейных отношений, безусловно, благотворно влияет на жизнь детей. Но в таком случае пусть и консерваторы хотя бы раз в жизни признают, что при подобном укладе на женщину всегда ложится непропорционально тяжкая ноша. Эта система требует, чтобы матери полностью отреклись от собственного «я», став почти невидимками. Именно так создается «образцовая семейная среда». И мне бы хотелось, чтобы консерваторы, чем бросаться пустыми словами о «священной» и «благородной» природе материнства, в один прекрасный день посмотрели бы на вещи шире и подумали о том, как нам всем вместе изменить общество и построить мир, в котором можно будет растить здоровых детей и обеспечивать сохранность семей, – но не за счет жестокого истощения душевных резервов женщины.

Извините за проповедь.

Просто для меня это действительно больной вопрос.

Может быть, именно потому, что я видела, чем встало материнство женщинам, которых я люблю и которыми восхищаюсь, в мои почти сорок у меня нет ни малейшего желания заводить детей. Поскольку вскоре мне предстоит выйти замуж, вопрос этот довольно важный, и я не могу опустить его на этих страницах – хотя бы потому, что в нашем сознании и культуре понятия брака и воспитания детей так тесно связаны. Всем известен этот сценарий: сначала любовь, потом замужество и ребенок в колясочке. Ведь само слово «матримониум» – брак – происходит от латинского «мать». Никому не пришло в голову назвать брак «патримониумом». Брак изначально предполагает материнство, как будто только из-за детей он и совершается. А вообще говоря, часто так и бывает: только из-за детей он и совершается! Мало того что многие пары в истории были вынуждены пожениться из-за незапланированной беременности – некоторые специально ждали, пока девушка забеременеет, прежде чем обменяться обетами: надо было убедиться, что бесплодие не станет препятствием. А как еще узнать, годится ли будущая жена (или муж) для воспроизводства, если не устроить машинке пробный пробег? В ранних американских колониях обычно так и делали. Историк Нэнси Котт выяснила, что в малочисленных общинах добрачная беременность не считалась позором и была общепринятым сигналом, что молодой паре пора пожениться.