Ее жизнь не кончится крахом, как у многих других.
— Ты будешь нам готовить, мама? — спросила Саша,
беря у матери куклу и приглаживая ей волосы. Куклу звали Аннабель, это была ее
любимая игрушка. Другие куклы уже ждали в новой квартире. Зоя приложила все
усилия, чтобы сделать квартиру уютной и обихоженной, однако Семнадцатая
Западная улица поразила их мрачностью и безлюдностью. Выйдя из такси, Зоя
содрогнулась, в который уж раз пораженная неприглядностью местности, а на лице
Николая застыло изумление, когда он поднимался за матерью по лестнице, стараясь
не задохнуться от подымающегося из подвала зловония.
— Ой, как здесь отвратительно пахнет! — сказала
Саша, поднимаясь за Зоей по ступенькам.
Шофер помог им донести чемоданы, и Зоя протянула ему щедрые
чаевые, хотя денег было в обрез. Она дала себе слово никогда больше не
пользоваться такси. Теперь им придется ездить на автобусах или ходить пешком.
Больше не будет ни такси, ни машин.
Она продала «Испано-Сюизу» Асторам.
Зоя провела детей в единственную в квартире спальню, где
едва помещались две кровати. Игрушки были сложены около кроватей, а рисунки из
Сашиной детской комнаты аккуратно развешаны по стенам. Рядом с кроватью Николая
Зоя повесила портрет Клейтона в военной форме. Она привезла целый чемодан
фотографий — своих, Клейтона, детей, да и других, пожелтевших от времени: Ники,
Алике и их детей, снятых в Ливадии и Царском Селе. Она привезла также
драгоценное царское пасхальное яйцо, тщательно завернутое в носки Клейтона. Она
захватила и шкатулку с его запонками и зажимами для галстука, ее же собственные
украшения должны были продаваться с аукциона. Для тех, у кого еще остались
деньги, открывались фантастические возможности приобрести на аукционах или на
частных распродажах за гроши бриллиантовые колье и диадемы, превосходные
изумрудные кольца; трагедия одной семьи оборачивалась удачей для другой.
— А где будешь спать ты, мама? — забеспокоился
Николай, обойдя квартиру и обнаружив только одну спальню. Он никогда не видел
таких маленьких комнатушек, даже у их слуг на Саттон-плейс комнаты были лучше.
Квартирка была крошечная и мрачная.
— Я буду спать здесь, на диване, милый. Он очень
удобный. — Она улыбнулась сыну, наклонилась поцеловать его в щеку и
увидела слезы у него на глазах. Было несправедливо обрекать на это детей, и
она, хоть и с трудом, справилась с нахлынувшим гневом, который она испытывала
порой по отношению к Клейтону. Другие оказались умнее его, менее смелыми и
менее глупыми, чем он, рисковавший всем, что они имели. А если бы он был жив,
они могли бы пережить все это иначе… Вдвоем они могли бы по крайней мере
бороться с судьбой бок о бок, теперь же она оказалась одинокой, как никогда.
Теперь — она поняла это только сейчас — все свалилось на ее плечи, как когда-то
на плечи Евгении Петровны. И какой же смелой и сильной она оказалась — теперь
это служило Зое примером, и она с нежной улыбкой посмотрела на сына, когда тот
предложил ей свою кровать.
— Ты можешь занять мою кровать, мама. Я буду спать на
диване.
— Нет, дорогой, мне здесь будет хорошо, — заверила
Зоя Николая и с решительной улыбкой добавила:
— Нам всем будет хорошо. А сейчас присмотри за Сашей,
пока я приготовлю обед.
Она повесила на вешалку их и свое пальто, радуясь, что
захватила теплые вещи. В квартире стоял холод, тут не было даже камина, как в
их парижском доме.
— Почему бы тебе не погулять с Савой?
Старая собака тихо сидела у дверей, словно ожидая, что ее
снова отвезут домой. Этого же хотелось и всем остальным.
Николай надел поводок и сказал Саше, чтобы та хорошо вела
себя, пока он гуляет с собакой, а мама жарит им курицу, которую она захватила
из дома на Саттон-плейс. Но Зоя-то очень хорошо понимала, что продуктов, равно
как и денег, хватит ненадолго.
Рождество ничем не отличалось от любого другого дня, если не
считать того, что Саше она купила куклу, а Николаю вручила карманные часы
Клейтона. Они обнялись, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать; потери их были
поистине безграничны. В квартире было ужасно холодно, полки в шкафах пусты, а
Зоины ювелирные украшения проданы на аукционе за гроши.
Она собиралась во что бы то ни стало сохранить царское яйцо,
но, кроме него, почти ничего не осталось, и Зоя понимала, что должна поскорее
найти работу, вот только где? Вопрос этот преследовал ее днем и ночью. Она
подумывала о работе в магазине, но уж очень не хотелось оставлять детей одних
на весь день.
Саша еще не ходила в школу, и Зоя не могла оставить ее одну,
Николай же ходил в близлежащую школу вместе с соседскими детьми, большинство из
которых были одеты в лохмотья, а некоторые жили в лачугах на берегу Гудзона.
Повсюду вырастали целые кварталы лачуг, где ютились люди, которые раньше были
биржевыми маклерами, бизнесменами, юристами. Они готовили еду в котлах на
кострах, а по ночам бродили по свалкам в поисках пищи и выброшенных вещей,
которыми еще можно было воспользоваться. У Зои разрывалось сердце при виде
детей с огромными голодными глазами и ввалившимися щеками, когда они толпились
у костра, чтобы согреться. По сравнению с этими лачугами их квартира казалась
раем, и Зоя ежедневно напоминала детям, что они должны за это благодарить бога.
Однако иногда даже ей было тяжело думать о благодарности. Зоя видела, как тают
их деньги, и продолжала усердно искать работу. Она предпочла бы работать по
вечерам, когда дети спят или, во всяком случае, находятся дома, в безопасности.
Она знала, что может положиться на Николая, что он присмотрит за Сашей, когда
вернется домой из школы.
Он рос ответственным мальчиком и всегда был добр к
сестренке, играл с ней, помогал убирать игрушки, постоянно разговаривал с ней
об отце. Тема эта все еще оставалась для Зои слишком болезненной, и, когда
заходила речь о Клейтоне, Зоя замыкалась в себе, искала укромный уголок, чтобы
тихо поплакать наедине, поглаживая старую Саву. Теперь собачонка почти ослепла,
и Николай на руках сносил ее вниз по лестнице на прогулку.
В январе Зоя беспорядочно бродила в поисках работы от
Семнадцатой Западной улицы до Шестой авеню и Сорок девятой улицы. Она понимала,
что это бессмысленно, но больше ей ничего не приходило в голову. Она обращалась
в несколько ресторанов, но — увы! — и здесь она была не первой.
— Что вы знаете о профессии официантки? —
спрашивали владельцы ресторанов. Она будет ронять подносы, бить посуду и не
сможет подолгу работать за крошечную плату. Зоя уверяла, что согласна на все,
но в ее услугах не нуждались, а больше Зоя ничего не умела — разве что
танцевать, но здесь ведь не было дягилевского балета.
Не раз в состоянии полного отчаяния она готова была пойти на
панель, но чувствовала, что не сможет.
Память о Клейтоне была слишком сильной и чистой, он был
единственным мужчиной, которого она когда-либо любила, и ей была невыносима
мысль, что какой-то другой мужчина прикоснется к ней, даже если с его помощью
она смогла бы прокормить семью.