Отец смотрит на него через плечо:
— Декстер, я могу отличить пьяного от трезвого. Тем более когда речь идет о тебе. В конце концов, я наблюдаю, как ты напиваешься, последние двенадцать лет.
— Но я не пьян, у меня просто похмелье.
— В любом случае, за руль ты не сядешь.
И снова Декстер презрительно усмехается, закатывает глаза, намереваясь с негодованием возразить, но лишь произносит неубедительным тоном:
— Но, пап, мне уже двадцать восемь!
— Никогда бы не подумал, — заявляет отец, запускает руку в карман и достает свои ключи. С притворной веселостью подбрасывает их в воздух и ловит. — Пойдем. Подвезу тебя до станции.
С сестрой Декстер не прощается.
* * *
Иногда мне кажется, что ты вообще перестал быть хорошим. Его отец молча ведет машину; Декстер обиженно ссутулился на сиденье старого «ягуара». Когда тишина становится невыносимой, отец тихо и строго произносит, не отрывая глаз от дороги:
— Можешь забрать машину в субботу. Когда протрезвеешь.
— Я уже протрезвел, — говорит Декстер и слышит собственный голос как бы со стороны: капризный, обиженный, голос шестнадцатилетнего мальчишки. — Что за ерунда! — раздраженно добавляет он.
— Декстер, я не буду с тобой спорить.
Декстер надувается и сползает по сиденью вниз, прислонившись лбом и носом к боковому стеклу. Мимо проносятся пригородные аллеи, по обеим сторонам застроенные дорогими коттеджами. Его отец, который всегда ненавидел конфликты и сейчас явно чувствует себя ужасно, включает радио, чтобы заглушить тишину, и они слушают классическую музыку: марш, помпезный и банальный. Подъезжают к станции. Отец заезжает на парковку, которая в выходной почти пуста. Декстер открывает дверь, ставит одну ногу на гравий… но отец, кажется, не собирается прощаться, он просто сидит и ждет с заведенным мотором, безразличный, как шофер такси, устремив взгляд на приборную доску и постукивая пальцами в такт безумному маршу.
Декстер понимает, что нужно принять наказание и уйти, но гордость ему не позволяет.
— Ладно, я ухожу, но перед уходом все же скажу, что ты слишком все преувеличиваешь…
Вдруг на лице отца отражается настоящая ярость; сверкнув крепко стиснутыми зубами, он произносит надтреснутым голосом:
— Не смей выставлять дураком меня или свою мать, ты взрослый человек, а не ребенок. — Злоба исчезает так же быстро, как и возникла, и Декстеру кажется, что отец вот-вот заплачет. Его нижняя губа дрожит, одна рука вцепилась в руль, а другой он прикрыл глаза, будто не хочет видеть сына.
Декстер поспешно выходит из машины и уже собирается повернуться и захлопнуть дверь, когда отец выключает радио и заговаривает снова:
— Декстер…
Декстер наклоняется и смотрит на отца. В его глазах стоят слезы, но голос спокоен.
— Декстер, твоя мать тебя очень, очень любит. И я тоже. Так было всегда и всегда будет. Думаю, ты это знаешь. Но сколько бы ни осталось жить твоей матери… — Он запинается, смотрит вниз, будто ищет слова под ногами. — Декстер, если еще раз ты приедешь повидаться с матерью в таком состоянии, клянусь, я не пущу тебя в дом. Ты не пройдешь дальше входной двери. Я захлопну ее перед твоим носом. Я не шучу.
Декстер открывает рот, однако не знает, что сказать.
— Теперь иди. Иди домой, пожалуйста.
Декстер закрывает дверь, но она не захлопывается. Он захлопывает ее снова, и в этот момент его отец, пребывающий в таком же смятении, как и он сам, срывает машину с места, потом дает задний ход и на большой скорости выезжает со стоянки. Декстер стоит и смотрит ему вслед.
На пригородной станции никого нет. Он оглядывает платформу в поисках телефона-автомата, старого, того самого, из которого он звонил подростком, строя планы побега из дома. 18.59. До лондонской электрички шесть минут, но он должен успеть сделать этот звонок.
* * *
Ровно в семь вечера Эмма в последний раз смотрится в зеркало — убедиться, что не выглядит так, будто слишком прихорашивалась. Зеркало стоит, прислоненное к стене, и хотя Эмма знает, что оно кривое и укорачивает, все равно неодобрительно прищелкивает языком, глядя на свои бедра и коротенькие ножки ниже края джинсовой юбки. Для колготок слишком жарко, но Эмма не может без слез смотреть на свои покрытые ссадинами красные колени, поэтому все равно надевает колготки. Волосы, только что вымытые и пахнущие «лесными ягодами», уложены в «прическу», пышную и ароматную, и она взбивает ее пальцами, чтобы придать ей некоторую небрежность, и вытирает мизинцем размазавшуюся помаду в уголке губ. Губы у нее очень красные, даже, пожалуй, слишком. Но все равно из этого свидания не выйдет что-либо путное; наверняка она будет дома уже в половине одиннадцатого. Допив последний глоток большой порции водки с тоником, она морщится, когда во рту, только что прополощенном после чистки зубов, возникает металлический привкус, берет ключи, бросает их в «выходную» сумку и закрывает дверь.
И тут звонит телефон.
Эмма слышит звонок, уже дойдя до середины коридора. Думает, не вернуться ли бегом и не взять трубку… но она и так уже опаздывает, да и наверняка это мама или сестра, звонят узнать, как прошло собеседование. Она слышит, как в конце коридора открывается лифт. Бежит, чтобы успеть, и двери лифта закрываются именно в тот момент, когда включается автоответчик…
— «…оставьте сообщение после сигнала, и я вам перезвоню».
— Привет, Эмма, это Декстер. Что я звоню? Я тут на станции рядом с родителями, только что был у мамы и… вот, хотел спросить, что ты сегодня вечером делаешь. У меня билеты на премьеру «Парка Юрского периода»! Вообще-то, думаю, сам фильм мы уже пропустили, но как насчет вечеринки в честь премьеры? Только ты и я? Там будет принцесса Диана, а я помню, как ты любишь всяких знатных персон. Извини, это я, конечно, издеваюсь… если ты сейчас слушаешь. Возьми трубку, Эмма. Пожалуйста, пожалуйста, возьми. Тебя нет дома? Ах да… я вспомнил, ведь у тебя сегодня свидание. С крутым парнем, а? Что ж, повеселись как следует, а потом позвони, когда вернешься… если вернешься. Расскажешь, как все было. Нет, правда, позвони мне как можно скорее… — У него срывается голос. Он делает глубокий вдох и продолжает: — Просто у меня был на редкость дерьмовый денек, Эм. — Голос его дрожит. — Кажется, я только что сделал что-то очень, очень плохое. — Надо бы повесить трубку, но он не может. Он хочет увидеть Эмму Морли, чтобы покаяться в своих грехах, но она на свидании. Растянув губы в улыбке, он добавляет: — Позвоню тебе завтра. Хочу знать всё в подробностях! Уцелели ли мужские сердца.
Он вешает трубку. Уцелеет ли его сердце?
Рельсы дребезжат, он слышит гул приближающегося поезда, но не может ехать, не в таком состоянии. Он просто подождет следующего. Подходит лондонская электричка и как будто ждет его, вежливо гудя, но Декстер стоит в укрытии, за пластиковым щитком телефонной будки, и чувствует, как сжимается лицо, дыхание становится прерывистым и частым, а когда начинает плакать, то снова успокаивает себя, повторяя, что это все таблетки, таблетки, таблетки.