Ло спит, на самом деле спит, когда Би заходит в палату. Лицо сестры отрешенно, губы приоткрыты, дыхание ровное и глубокое. Она такая хрупкая, что Би спокойно уместится с ней на постели. И Би ложится рядом с сестрой. В горле ком, по щекам текут слезы. Она напряженно ждет того, чем займется рядом со Львом, но ее страшит цена, которую за это придется заплатить. Би любит Ло, какой бы она ни стала, даже если кажется, что в теле сестры чужой человек. И не важно, что авария лишила их секретного языка и стерла с лица земли их тайное, разделенное на двоих пространство. Подобное и так меняется, само по себе, поскольку ничто не вечно. Такова жизнь.
Однако есть и то, что никогда не изменится.
Би проводит пальцами по голове Ло, убирая с бледного лица волосы. Придвигается еще ближе.
– Я всегда буду твоей сестрой, – шепчет она. – Обещаю.
Би закрывает глаза. Ей снится Он.
Ноябрь, 2017
– Глория.
Он выше, чем я себе его представляла, и шире в плечах. На нем белая рубашка «Хенли», с закатанными рукавами, заправленная в поношенные джинсы. Кривизна выступающего носа намекает на трагическое насильственное взросление, которое широко освещено в литературе Проекта – нет ничего более вдохновляющего, чем преодоление трагического прошлого путем избранности Богом, – о чем говорит и настороженный взгляд темно-карих глаз. Волнистые черные волосы зачесаны назад, щетина окружает четко очерченные губы и покрывает резкий подбородок. Серебряный кулон, висящий на шее, бликует на слабом свету.
Позади него со скрипом медленно закрывается сетчатая дверь.
Он всего лишь обычный мужчина.
Кровь в венах снова вскипает от злости. Ярость столь сильна, что мне хочется броситься на него и разорвать на клочки.
Лев Уоррен испоганил мне жизнь, будучи всего лишь обычным мужчиной.
Фостер смотрит на Льва, и тот кивает в сторону заднего двора. Молчаливый приказ. Фостер уходит, оставляя нас одних. Та маленькая девочка, должно быть, под его опекой.
Лев поворачивается ко мне, встречается со мной взглядом.
Грудь болезненно теснит: что сестра видела и чувствовала в такие минуты? Видела в нем бога?
Серьезно?
Я это и тогда-то принять не могла, но хотя бы могла списать все на ее горе и внезапную, отчаянную потребность в вере перед лицом нашей потери. Теперь же, когда реальность стоит прямо передо мной, я еще меньше понимаю сестру и еще сильнее ее ненавижу.
Лев глядит на меня сверху вниз, ожидая моих дальнейших действий. Видно, следующий шаг должна сделать я. Осознав, что подобное вряд ли когда-нибудь повторится, неспешно преодолеваю оставшийся путь до крыльца, поднимаюсь по ступенькам и оказываюсь прямо перед Львом. Он внимательно изучает мое лицо, скользит взглядом по шраму, а потом ведет меня в дом.
* * *
Я следую за Львом по тусклому коридору: обшивка из темного дерева поглощает слабый свет, струящийся из окон двери, расположенной в другом конце дома. На стенах старые фотографии в рамках: ферма из прошлых дней, до Проекта, когда принадлежала Гарреттам. Вполне очевидно, что Гарретты больше здесь не живут. Интересно, куда они уехали и хотели ли уезжать? С радостью ли вверили свои жизни Богу или это была необходимость, связанная с увеличивающейся популярностью Проекта? Во сколько оценили свою жизнь и историю рода, чтобы оставить все позади? Цена им – деньги или благословение?
Лев поворачивает в маленькую кухню. Здесь намного светлее: солнечный свет льется из окна над раковиной. За стеклом видны играющие на заднем дворе Фостер и девочка. На столе и в раковине грязная посуда, остатки еды и крошки. Количество тарелок указывает на то, что здесь живет далеко не пара-тройка людей. Я прислушиваюсь: есть ли кто в доме? Прячется ли в нем Би? Слышно лишь тихое тиканье часов, доносящееся из другой комнаты.
Лев встает лицом к окну и, скрестив руки на груди, наблюдает за происходящим снаружи немым кино. Фостер с крохой, похоже, играют в салки, но даже отсюда видно сковывающее его напряжение: ему не по нраву, что в доме находится посторонний. Спустя минуту Лев разворачивается ко мне и, не расцепив рук, прислоняется к раковине. Вот он ничуть не напряжен. В обращенном на меня взгляде читается какая-то неотвратимость.
– Хорошо выглядишь. – Голос тихий, но твердый. Твердый, но без резкости. – Как ты?
Лев снова проходится внимательным взглядом по шраму, затем – по всему телу. Вопрос личный, и он не то чтобы имеет право его задавать, но не ответить на него будет трусостью.
– Полностью выздоровела.
– Хорошо. В таком случае проживание в Оссининге было благом для тебя.
Сжимаю губы, подавляя горькую улыбку. Жизнь у Пэтти, на ее условиях, конечно, не самое ужасное, что со мной случилось, но сказать, что это было «благом для меня», язык не поворачивается. Помню, как в день выписки из больницы я попросила Пэтти проехать на машине мимо моего дома. Помню чувство, охватившее меня, когда я увидела качели во дворе. Все выглядело как прежде. Казалось, потеря родителей – приснившийся мне кошмар, от которого я наконец пробудилась. Я рыдала, умоляла Пэтти выпустить меня из машины, но она сказала, что это навредит моему эмоциональному состоянию. Она и потом так считала, поэтому я никогда не возвращалась в свой дом.
«Мы с тобой уже говорили об этом», – заявила она, словно мы с ней о чем-то договорились, хотя, клянусь, об этом вообще речи не заходило. С того времени у меня осталось множество пробелов в памяти и воспоминания о мучивших меня кошмарах, которые воспринимались мной реальнее происходящего в настоящей жизни. Некоторые из этих воспоминаний до сих пор приводят меня в замешательство, но теперь рядом нет никого, кто мог бы сказать мне, реальны они или нет.
Би позвонила мне в дом Пэтти только раз. Я тогда принимала сильные болеутоляющие и из всего разговора помню только последнюю сказанную ею фразу. Действительно реальную, а не выдуманную. Я уверена в этом, потому что она проникла мне под кожу, въелась в мышцы и дошла до мозга костей. Она стала моим спасательным кругом в последующие месяцы.
«Мы увидимся снова».
За два года у Пэтти я не видела ее ни разу. И, вернувшись в Морель, тоже не видела ее.
Я смаргиваю навернувшиеся на глаза слезы. Мы стоим со Львом Уорреном в маленькой кухне напротив друг друга, и я ощущаю себя так, словно на моих плечах неподъемная тяжесть. В голове мечутся мысли: «Он всего лишь обычный мужчина. Но если он всего лишь мужчина, то кто тогда я?»
Недосестра?
– Ты располагаешь моим временем. И моим вниманием, – произносит Лев.
– Я предпочла бы ее внимание и ее время. – Голос надламывается, и слова звучат слишком жалобно, чтобы оскорбить.
Взгляд Льва заставляет меня почувствовать себя запертой в ущербном теле, которое лишь выдает мою слабость. Закрыв глаза, отворачиваюсь.