— Аня?
— Н-ни… — она задохнулась. Аня дышала теперь быстро и поверхностно — и это тоже было неправильно. Возможно, это повреждение легкого, пневмоторакс… или как его там? Или шок.
— Что? — спросил он тупо. — Тебе что-то надо? Скажи. Аня!
— Н-ничего, — она говорила едва слышно, словно шелестящий на последнем издыхании вентилятор. — П-по… еали… — она устало прикрыла веки.
Она уже почти не может говорить.
Он повернул голову, щелкнул позвонок, шея занемела. Он увидел, какая она бледная. По-хорошему, ей надо бы побыстрей в больницу. Он покачал головой. Навигатор не работает, телефоны потеряны или разряжены, а он знает только путь до «ментовки».
В глазах иногда темнеет. Денис боялся, что в один прекрасный момент он просто заснет за рулем от усталости и перенесенного стресса («давайте, дамы и господа, сделаем ЭТО!») и врежется в ограждение или припаркованную машину. И конец.
«Не худший вариант», подумал Денис. Все так же, из другой галактики. Не худший точно.
И тогда точно все закончится.
Он разозлился на себя, прикусил губу — рот наполнился железистым вкусом крови.
Он посмотрел на свою руку, замотанную грязной тряпкой. Сквозь нее проступала кровь, уже подсохшая. Рука лежала на руле, на черной гладкой «баранке». Кажется, она теперь неправильной формы. И это теперь навсегда.
«Я ненавижу всех». Он выжал сцепление, потянулся к рычагу коробки передач. С хрустом, враскачку, вогнал вторую скорость. Боль в изуродованной руке разгоняла туман перед глазами. «Нет времени на раскачку… ха-ха». Чуть добавил газа — двигатель взрыкнул. Денис медленно отпустил сцепление.
Буханка дернулась, но нехотя переварила эту вторую скорость — и поехала.
«Ненавижу всех…»
И себя, подумал Денис, продолжая вести машину, подруливая и направляя. «Больше всего я ненавижу самого себя». Трус.
Хотя, возможно, мне давно стоило бы понять, какая я сволочь и мелкий жалкий мудак… и принять себя. Как во всех этих модных психологических системах. Прими себя, какой ты есть, мудила.
А этот… Дениса передернуло при одном воспоминании о том человеке. «Он тоже себя принял таким, какой он есть?»
И нет ли в этом «прими себя» — какой-то огромной невыносимо чудовищной лжи?!
Перед глазами вдруг вспыхнуло лицо брата… Затем Степы. Степыч улыбался — страшно и весело. Щека у него была вскрыта, лоскут кожи вырезан — и обнаженные мышцы двигались, натягивали белесые сухожилия, когда он улыбался и что-то говорил, Денис никак не мог разобрать, что именно. Отвернутый лоскут кожи болтался у шеи и раздражал. Потом появилась Оля — почему-то синяя и голая, она потянулась и обняла Дениса. Внезапно Дениса повело. Он вдруг понял, что заснул.
В следующий момент он рывком очнулся, увидел приближающийся столб — и с силой ударил по тормозам и вывернул руль. «Буханку» занесло и чуть не опрокинуло. От удара грудью об руль Дениса едва не убило. Он задохнулся. Боль была… сука, отрезвляющей. Он застонал сквозь зубы. Аня побелела от боли и стонала.
Он помедлил. Так, я чуть нас обоих не угробил.
«Я должен ее довезти». Да, должен — не ради себя, не ради нее, а ради брата. Довезти Аню.
«Ради брата? Да не пизди! Кому ты врешь?!»
Он помотал головой. Даже несмотря на всю встряску пробуждения и ужаса, что могло случиться непоправимое, он все равно больше всего на свете мечтал просто закрыть глаза — и умереть здесь.
Сдаться.
«Сука», Денис вздернул голову. С уголка рта сорвалась длинная капля струны. Он вытер губы и подбородок забинтованной рукой, выпрямился.
Оглянулся на Аню. То, что он увидел, его напугало. Ее бледность превратилась в мертвенную, почти.
— Аня! Аня, слышишь?! Не спи.
Он понял, что еще чуть-чуть — и не сможет даже вылезти из-за руля. Поэтому нужно сначала доехать и дать знать АДЕКВАТНЫМ ЛЮДЯМ, которые знают, как выбраться из всего этого. И тогда можно упасть, свернуться клубком, как он мечтал сейчас больше всего на свете — и спокойно умереть. Не быть. Не помнить. Не знать.
Он вздохнул. Завел «буханку» — и поехал, осторожно и аккуратно, словно лежачий больной после года неподвижности снова учиться ходить. И не доверяет пока своему телу.
«Поехали, Аня». Поехали.
Глава 1–2
Боксер
— …одного из беглецов удалось задержать. Сейчас ведутся поиски остальных. Нам известны их имена. Это некто Азамат Дунгаев, осужденный за мошенничество и сбыт наркотиков, и…
Сергеич прочертил пальцем по горлу, давая понять, что нужно остановить запись.
— Ты издеваешься? — взбрыкнула Анфиса, словно молодая норовистая кобылка. Он почти видел, как из-под стройных длинноногих копыт летит желтый песок. — Я почти весь текст успела сказать!
— Сейчас будет брак по звуку.
Словно подтверждая его слова, «скорая» включила сирену, пытаясь пробиться к главному входу. Проезд был плотно заставлен личными машинами журналистов и фургонами передвижных студий.
Журналисты недовольно посмотрели в сторону «скорой», но никто не сдвинулся с места. Они окружили гладковыбритого мордатого полицейского в погонах УФСИН, который, как попугай, повторил тоже самое, что и полчаса назад:
— Мы проводим розыскные м-мероприятия, по многим направлениям. Пока мы не можем ничего сказать по поводу… сбежавшего преступника… и точном количестве… ж-жертв…
Мордатый багровел и заикался. Больше всего он боялся ляпнуть что-нибудь не согласованное с вышестоящим начальством. А то пока молчало. За это Сергеич мог поручиться — он много повидал таких пресс-секретарей за свою жизнь. Сирена выла.
— И долго она будет орать? — возмутилась ведущая.
Сергеич пожал плечами.
— Пока кто-нибудь не отгонит машину, чтобы дать «скорой» проехать.
— А!
Сергеич устало посмотрел на свою коллегу: смазливая, стройная, в обтягивающей грудь лиловой блузке, со злым и цепким взглядом — Анфиса, «золотце», одним словом.
Текст она писать не умела, за нее это делал помощник продюсера. Учить то, что ей написали, тоже не хотела. Видимо, понимала, что на этом карьеру не построишь. А вот с кем дружить и с кем спать, она явно секла. Сергеич в число избранных не входил — это он уже сообразил по тому, как она стала на него покрикивать. Да уж, не об этом он мечтал, когда заканчивал ВГИК с красным дипломом. Его мастером на курсе был знаменитый Княжинский, который работал с самим Тарковским. А вот для него Тарковского не нашлось. Сергеич вздохнул.
Вместо Оскара за лучшую операторскую работу у него был ненормированный рабочий день, полное отсутствие личной жизни, нищенская зарплата и язва от вялотекущего алкоголизма. И еще на него теперь покрикивает эта вертихвостка, которая совсем недавно прочитала на камеру с бумажки, что этой весной уже появились первые «лесные капатэлли». Жаль что это было не в прямом эфире, лесным копателям бы понравилось, что их профессия отдает Провансом.