Кожеед - читать онлайн книгу. Автор: Шимун Врочек, Владимир Мистюков cтр.№ 2

Нет, больше никаких слез. Ничего. Ничего.

Она усилием воли поднялась, от колкой боли на глаза навернулись слезы.

В тот день она гладила белье. Рубашки мужские, растянутые, но любимые. Футболки. Все огромное — ее муж высок и широк в плечах.

* * *

«Он найдет меня». Она хотела в это верить и верила — даже сейчас, после сотни белых царапин на стене, эта вера жила в ней, как… как болезнь. Как раковая опухоль.

Она чувствовала, как метастазы этой надежды пронизывают ее тело насквозь, парализуют, ослабляют волю.

«Что я могу сделать?!» Что она могла сделать?

«Я могу только ждать». Он рано или поздно ее найдет.

Что-то, а это он умел. Находить людей. И делать им больно.

Она вдруг представила, как он находит человека-белизну — и что из этого выйдет. И на короткое мгновение у нее потеплело на душе.

Ненависть — хорошая штука. Ненависть дает много тепла. Ненависть согревает.

О, чтобы он сделал с Человеком-белизной… Как бы тут пригодились его бешеные вспышки ярости!

Она всегда чувствовала в муже некий изъян. Недостачу, словно украденный и тайком вынесенный из магазина кусок мыла, пара помидоров, бутылка дешевого, три звездочки, Дагестан, запах клопов, коньяка.

Вот такой он. Сильный снаружи. Но слабый. Словно внутри медной башни, железобетонной конструкции установлены прогнившие деревянные перекрытия. Однажды она увидела в его бумагах фотографию, вырезанную из газеты. Старое здание за красным кирпичным забором, заросшее крапивой и репейником. От здания веяло чем-то старым — и неприятным, словно запах нашатырного спирта, зеленки и старого гноя на желтоватом кусочке старой ваты.

«Нина», — услышала она голос мужа. Вздрогнула — и даже оглянулась, насколько этот голос был реальным.

Но нет… В Пещере только она.

Нина не знала, откуда взялось это ощущение. Этот запах. Но муж ее тогда здорово напугал.

Зачем он хранил эту пожелтевшую вырезку? Что это значило для него?

И что это означало для нее самой?

Она так ничего и не сказала мужу.

А через несколько дней пришел Человек-Белизна.

* * *

На снимке было четверо.

Троих она хорошо знала и двоих из них не любила. Особенно начальника мужа — этого громогласного насмешливого фанатика охоты. Начальник всегда обожал охоту точно напоказ. Вот смотрите, это моя слабость. Он казался пародией на стереотипного начальника полиции — но при этом не был тупым или бестолковым, а был умным и жестким под этой маской. Вторым — был муж. Да, она не любила его, давно уже не любила…

Скорее боялась.

И только красивая светловолосая женщина вызывала у нее нечто похожее на симпатию. На снимке она была моложе и далеко не такая… стильная, что ли? Странно, по идее, она должна была не переносить друзей мужа — друга-женщину точно, но наоборот, только с ней у Нины возникло что-то вроде настоящей приязни. И даже дружбы.

Однажды, подвыпив, муж рассказал, что они все были знакомы задолго до службы в милиции… тогда еще милиции. «Святые девяностые», сказал он. Он говорил с жуткой кривой усмешкой, без выражения — и она снова почувствовала смутный, беспричинный страх.

Конечно, тот страх был совсем еще не страх. В сравнении с нынешним, тогда была легкая нервозность. Ха-ха. Смешно.

Однажды, на одном из совместных вечеров, когда мужчины допили уже третью или четвертую бутылку, спорили и кричали на кухне, а потом порывались петь идиотские песни, Нина вместе со светловолосой переглянулись и ушли в гостиную. С бутылкой текилы и парой ярко-зеленых лаймов. Они слизывали соль и пили прозрачную мексиканскую водку, а лайм разливал на языке кисло-сладкую горечь. Они болтали и смеялись, как две подружки. Потом включили музыку и танцевали в полутьме. Глаза светловолосой мерцали странно и завораживающе. Пошел медляк, и они, дурачась, прижались друг к другу. А потом Нина почувствовала, как ее рука огладила ее бедра. А потом светловолосая притянула ее к себе и прижалась губами к губам.

Это был… странный вечер. Да.

Она провела пальцем по губам. Рассохшиеся, растрескавшиеся. Нижняя лопнула. Выступила капля крови.

Нина потом часто вспоминала его — этот вечер. Вот бы вернуться обратно, отмотать время назад, как в фантастических фильмах. И снова танцевать под тот медляк.

Чтобы ничего этого не было.

«Я, наверное, сейчас совсем страшная», подумала она. «Может быть, даже хорошо, что я этого не вижу». В Пещере нет зеркал. «И хорошо, что светловолосая меня не увидит».

И вдруг ей страшно захотелось найти зеркало.

* * *

Записка от человека-Белизны:

Она бросила взгляд на ржавое ведро, полное ржавых открывашек — и засмеялась. Кажется, с каждым днем ее чувство юмора становится все тоньше. Раньше это не казалось ей смешным. Ха-ха.

Она стала читать дальше — словно не знала это письмо наизусть:

Заботливый, сука. Только о подушке он не подумал. Второе одеяло Нина складывала под голову. Иначе от сырых кирпичей шел могильный холод, жесткий и пронизывающий — прямо в мозг. Как болит голова. Как болит.

Как болит вообще все.

Пора сделать отметку. Или… Нина вдруг замерла, от мгновенного испуга заледенел затылок. …или я ее уже сделала?

Она заставила себя успокоиться. Надо же, наконец пригодилась дыхательная гимнастика, которую она осваивала на занятиях йоги.

Вдох, задержать дыхание. Медленный выдох. На счет.

Еще раз.

Пять, семь, пять.

Она начала мысленно отматывать время назад, вспоминая свои шаги.

Нет, кажется, она даже не подходила к стене. Нет, точно не подходила.

Нина вздохнула с облегчением.

Ей раньше казалось логичным, что в фильмах про тюрьму или необитаемый остров герой всегда делает зарубки. Отметины на стене, на дереве, на камне… на собственной руке. Неважно. То есть, это было логично и просто — отмечать дни, которые ты провел в заключении. Потому что иначе как ориентироваться во времени, если у тебя нет календаря? Время, проведенное в одиночестве, «тюремное время», как она назвала это для себя, — тянется бесконечно и аморфно. Логично ввести точку отсчета и спокойно отмечать прошедшие дни. Это порядок. Это спокойствие. Это проявление собственной воли, сопротивление обстоятельствам. Вот пять дней, что я провел в вашей сраной камере — и осознание этого, это мое проявление свободы. Я свободен внутри себя, даже в тюрьме.