Аттикус поднял голову.
— Вы хотите рассказать нам, как всё было на самом деле?
Но она не услыхала сочувствия в его голосе.
— Мне надо кой-чего сказать, а потом я больше ни словечка не скажу. Этот черномазый меня одолел, и коли все вы, благородные господа, так ему это и спустите, стал быть, все вы просто вонючие, подлые трусы, вот вам и весь сказ, подлые вы трусы, вся ваша шайка! И зазря вы тут благородничали, мистер Финч, и зазря вы меня обзывали «мэм», и «мисс Мэйелла», и по-всякому…
Тут она расплакалась по-настоящему. Плечи её тряслись от гневных рыданий. Больше она ни на один вопрос не стала отвечать, даже мистеру Джилмеру, который пытался хоть чего-то от неё добиться. Я думаю, не будь она такая бедная и тёмная, судья Тейлор её арестовал бы за оскорбление суда и всех присутствующих. Аттикус каким-то образом — я не очень понимала, как именно — больно её задел, но ему это вовсе не доставило никакого удовольствия. Он сидел за своим столом, понурив голову, а Мэйелла спустилась с возвышения и пошла мимо него на своё место и поглядела на него с такой злобой и ненавистью — я никогда в жизни не видала, чтоб кто-нибудь так смотрел.
Мистер Джилмер сказал судье, что пока у него больше вопросов нет, и судья Тейлор сказал:
— Нам всем пора отдохнуть. Сделаем перерыв на десять минут.
Аттикус и мистер Джилмер сошлись перед креслом судьи, пошептались о чём-то и вышли в дверь позади свидетельского возвышения, и это было как сигнал, что всем нам можно немного размяться. Только тут я заметила, что сижу на самом краешке скамьи и ноги у меня онемели. Джим встал, потянулся и зевнул, за ним Дилл, а преподобный Сайкс стал утирать лицо шляпой. Жара невыносимая, сказал он.
Мистер Бракстон Андервуд, который всё время смирно сидел в кресле, отведённом для представителя печати, и впитывал, как губка, показания свидетелей, теперь обвёл сердитым взглядом галерею для цветных и встретился со мной глазами. Фыркнул и отвернулся.
— Джим, — сказала я, — мистер Андервуд нас видел.
— Это ничего. Аттикусу он не скажет, он просто напечатает про это в хронике в своей «Трибюн».
И Джим опять стал что-то объяснять Диллу — наверно, что до сих пор было самое интересное, а мне казалось, ничего такого и не было. Аттикус и мистер Джилмер не вели друг с другом долгих споров; мистер Джилмер как будто даже нехотя выступал в роли обвинителя; свидетели отвечали послушно и почти не упирались. Но Аттикус когда-то сказал нам, что всякий юрист, который вздумает толковать на свой лад свидетельские показания, в конце концов получает от судьи Тейлора суровую отповедь. Аттикус хотел, чтоб я поняла: с виду судья Тейлор ленивый и сонный, но его не проведёшь, а это главное. Аттикус сказал — он хороший судья.
Скоро судья Тейлор вернулся и опять забрался в своё вертящееся кресло. Вытащил из жилетного кармана сигару и стал задумчиво её разглядывать. Я ткнула Дилла локтем в бок. Осмотрев сигару, судья свирепо куснул её.
— Мы иногда нарочно приходим на него смотреть, — объяснила я Диллу. — Теперь ему до вечера хватит. Ты только смотри.
Не подозревая, что за ним наблюдают с галереи, судья Тейлор ловко выдвинул губами откушенный кончик сигары… хлоп! — кончик сигары попал прямо в плевательницу, мы даже слышали, как «снаряд» плюхнулся в самую серёдку.
— Пари держу, если на меткость, так его никто не переплюнет, — пробормотал Дилл.
Обычно во время перерыва публика расходилась из зала, а сегодня никто с места не двинулся. Даже Бездельники остались, хотя им не удалось пристыдить людей помоложе, чтоб уступили место, и пришлось всё время стоять у стен. В общественную уборную мистер Гек Тейт, кажется, распорядился никого не пускать, кроме судейских.
Аттикус с мистером Джилмером вернулись, и судья Тейлор посмотрел на свои часы.
— Скоро четыре, — сказал он.
Загадочно и непонятно: часы на здании суда за это время должны были пробить два раза по меньшей мере, а я их ни разу не слыхала.
— Попробуем сегодня же и закончить? — спросил судья Тейлор. — Как ваше мнение, Аттикус?
— Пожалуй, можно и закончить, — сказал Аттикус.
— Сколько у вас свидетелей?
— Один.
— Что ж, послушаем его.
19
Томас Робинсон подошёл к свидетельскому месту и правой рукой приподнял левую. Он положил эту неживую руку на переплёт библии. Но едва он отнял правую руку, искалеченная левая соскользнула с библии и ударилась о стол секретаря. Том опять стал поднимать её, но судья Тейлор буркнул:
— И так хорошо, Том.
Том принёс присягу и занял место для свидетелей. Аттикус быстро-быстро стал его спрашивать, и вот что мы узнали: Тому двадцать пять лет, женат, трое детей; к суду привлекался: один раз был приговорён к месяцу тюрьмы за нарушение общественного порядка.
— Значит, было нарушение порядка, — сказал Аттикус. — В чём оно выразилось?
— Подрался с одним человеком, он хотел пырнуть меня ножом.
— И это ему удалось?
— Да, сэр, самую малость. Вы видите, я… — Том неловко повёл левым плечом.
— Вижу, — сказал Аттикус. — Осудили вас обоих?
— Да, сэр, и мне пришлось отбывать срок — штраф-то я не мог заплатить. А он за себя заплатил.
Дилл перегнулся через меня и спросил Джима, что же это Аттикус делает. Джим сказал — Аттикус показывает присяжным, что Тому скрывать нечего.
— Вы знакомы с Мэйеллой Вайолет Юэл? — спросил Аттикус.
— Да, сэр. Мне мимо них всякий день ходить на плантацию и обратно.
— На чью плантацию?
— Я собираю хлопок у мистера Линка Диза.
— Вы и в ноябре собирали хлопок?
— Нет, сэр, осенью и зимой я работаю у мистера Диза в саду. Я у него работаю круглый год. У него там и пекановые деревья и ещё много всякого дела.
— Вы сказали, что вам приходится каждый день ходить мимо дома Юэлов на работу и обратно. А другой дороги нет?
— Нет, сэр, другой я не знаю.
— Мисс Юэл когда-нибудь заговаривала с вами, Том?
— А как же, сэр. Я как иду мимо, всегда кланяюсь, а один раз она велела мне войти во двор и порубить гардароб.
— Когда она велела вам порубить этот… гардароб?
— Прошлый год, мистер Финч, по весне. Я почему помню, была самая пора окапывать хлопок, и у меня была при себе мотыга. Я говорю, у меня инструмента-то нет, одна мотыга, а она говорит — дам тебе топор. Дала она мне топор, я и порубил гардароб. Она тогда говорит: «Что ж, придётся дать тебе пятак, а?» А я говорю — нет, мэм, ничего мне не надо. И пошёл домой. Той весной это было, мистер Финч, больше года прошло.
— А ещё когда-нибудь вы туда заходили?