– Вы говорите с гордостью, что он ваша душа-близнец. Неужели вы по-прежнему им восхищаетесь?
– Что сказать? – Перри подняла брови. – Я падка на ненормальных художников. Караваджо был убийцей. Челлини убил многих людей, и жители его родного города позволяли ему оставаться безнаказанным только потому, что восхищались его искусством. Сегодня все восторгаются Бэнкси
[18], однако на самом деле он преступник.
– Если вы не видите никакой разницы между разрисованной стеной здания и кровавыми убийствами целых семей, то, значит, ушли куда-то туда, куда я не смогу за вами последовать.
– Я просто хочу сказать, что великое искусство иногда рождается великим безумием. Не могу винить Эдварда в том, что он сделал помимо своей воли. Сомневаюсь, что в его силах было остановиться – точно так же мы не можем перестать дышать.
Она улыбнулась, и Ярдли почувствовала, что эта улыбка вызвана наслаждением той болью, которую, как прекрасно сознавала Перри, она ей причиняет.
Перри сняла ноги со стола.
– Во всем мире мы двое были ближе всех к Эдварду. Его родственная душа и душа-близнец. И вам, и мне известна правда: мы знали, что он собой представляет. Наверное, вам было нелегко разыгрывать роль изумленной жены, когда его схватили. – Она щелкнула языком. – Жалость какая… Он ведь просто неотразим и бесподобен. Как думаете, свидания разрешают только официальным партнерам?
Смерив ее взглядом, Ярдли усмехнулась.
– Знаете, прежде я вам завидовала. Завидовала вашей уверенности в себе, тому, что у вас успешный бизнес, в то время как я была начинающим фотографом. Завидовала вашей образованности и уму. Но теперь, окидывая взглядом вашу галерею, куда, наверное, больше никто не приходит, и все эти дорогущие подтяжки, после которых ваше лицо кажется безжизненным пластиком, знаете, что я вижу? Я вижу женщину, которая с ужасом смотрит на окружающий мир и прячется здесь, притворяясь, будто у нее всё в порядке. Я вам завидовала, тогда как на самом деле мне следовало бы испытывать к вам жалость.
Глаза Перри превратились в узкие щелки.
– Прощайте, Джилл. Надеюсь, ваш бизнес оживет.
Джессика была уже в дверях, когда Перри крикнула ей вслед:
– Если хотите поймать своего извращенца, вам следует встретиться с Эдвардом! Передайте ему от меня привет.
Постояв мгновение, Ярдли вышла в ночную темноту и направилась к своей машине.
Глава 20
Джессика никак не могла заснуть.
Казалось, из нее вытянули все силы, до последней унции. Словно в нее воткнули шланг и выкачали всё до последней капли.
Она заглянула к Тэре в комнату и увидела, что та спит, а в наушниках все еще звучит музыка. Джессика осторожно вытащила наушники и выключила телефон. Как можно тише наклонилась и нежно поцеловала дочь в лоб, после чего вышла из комнаты.
Ярдли привыкла к тому, что в ее жизни нет никого, кроме дочери. С Уэсли Полом она прожила совсем недолго, а до того были годы одиночества после ареста Эдди Кэла; ну а до Кэла она почти десять лет жила одна после смерти матери, которая случилась, когда ей было восемнадцать. И вот сейчас снова одна – и высока вероятность, что так будет всегда.
Разбитое вдребезги сердце.
К одиночеству можно привыкнуть. Возможно, она просто перестанет его замечать, а общество других людей будет восприниматься как нечто особенное. Но вот эти моменты посреди ночи, когда весь остальной мир спит, были самыми одинокими. И Ярдли наиболее остро чувствовала себя оторванной от окружающего мира.
Переодевшись в спортивные брюки и футболку, она подошла к холодильнику. У нее завибрировал телефон. Сообщение от Ривер, спрашивающей, не спит ли она. Ярдли ответила, что не спит, и через мгновение телефон зазвонил.
– Джессика, – сказала Ярдли.
– Ты всегда отвечаешь так на звонки?
– Как?
– Называешь себя. Ты ведь знала, что это я, правильно? Почему бы просто не сказать: «Привет, Энджи» или что-нибудь в таком же духе?
Ярдли достала из холодильника сливочный сыр и хлеб и взяла с полки тарелку.
– Привет, Энджи.
– Ну хорошо, язва ты этакая, – прыснула Ривер. – Но, если серьезно, я люблю здороваться с людьми от всей души. Если знаю, кто звонит. Я говорю: «Привет, Дональд!» или что там еще. Мне это ничего не стоит, а человеку на душе становится приятнее, понимаешь?
– Знаешь, я никогда не задумывалась над тем, как здороваться с людьми.
– А надо бы. Это помогает поднимать окружающим настроение, пусть даже совсем чуть-чуть. И ты сама на время забываешь о собственных проблемах.
Ярдли засунула хлеб в тостер и включила таймер.
– Что ты там готовишь? – спросила Ривер.
– Тосты со сливочным сыром, и еще добавлю немного вчерашней лососины.
– Хо! Лотерея. Старая рыба может быть опасной. Когда мне было лет двадцать, соседка по комнате приготовила тилапию
[19], и, клянусь, я в жизни никогда так сильно не травилась. Пришлось спать в обнимку с унитазом, ты меня понимаешь.
– Да, Энджи.
– Так что не надо. Лучше возьми кукурузных хлопьев.
– У меня нет.
– Тогда выпей со мной бокал вина. Я сейчас сижу на крыльце с пино-нуар. У тебя есть пино-нуар?
– Дай-ка взглянуть… есть.
– Тогда налей бокал и выйди на балкон.
Ярдли налила себе вина и вышла на балкон. Иссиня-черное небо было раскрашено сверкающими самоцветами звезд и планет. Таким чистым Джессика видела небо только в пустынях Юго-Запада в безлунные ночи.
– Чем ты сейчас занимаешься? – спросила Ривер.
– Лежу в кресле, уставившись на небо.
– Видишь очень яркую точку на западе? Это Венера.
– Подожди… Да, кажется, вижу.
– После Луны самая яркая точка на небе. Я раньше лежала и смотрела на нее, представляя себе, будто когда-нибудь попаду туда. Если смогу сосредоточиться, то просто окажусь там. Закари, неисправимый рационалист, напоминал мне, что на поверхности Венеры так жарко, что плавится сталь, и все вокруг оранжевое. Он говорил, что это соответствует нашему представлению о преисподней или долинам возле Лос-Анджелеса.