— Да, мэм.
14.
Эллиот. Спортивная аркада
Я чувствовал себя до чертиков неуютно, снова оказавшись в Клубе после роскошного кокона ее спальни. Мерцание многочисленных фонарей, гул толпы в саду — все это пробудило во мне глубокий, первобытный страх.
Вокруг нас неожиданно собралась большая группа, даже больше, чем в первый день, а потому я шел, опустив глаза, стараясь избегать нескромных взглядов и чувствуя стеснение в груди. Я следовал по дорожке, направляемый твердой рукой Лизы.
Миновав столы с закусками, плавательные бассейны, мы прошли по узкой аллее сада и направились в сторону низкого сооружения под огромным стеклянным куполом. Стены были увиты виноградом, а купол сверкал, как большой мыльный пузырь.
— Эллиот, это спортивная аркада, — сказала она. — Ты знаешь, что это такое?
— Нет, — ответил я, стараясь не выдать своего беспокойства, так как слово «аркада» звучало просто ужасно. Я даже вспотел от волнения, а рубцы и ссадины от хлыста еще больше заныли.
— Ты ведь у нас спортсмен? — спросила она, подтолкнув меня вперед.
Молодой рыжеволосый хэндлер с приятной улыбкой распахнул перед нами двери странного здания, и меня тут же оглушил страшный шум.
— Добрый вечер, Лиза, — произнес он. — Сегодня у нас полно народу, и все будут рады посмотреть на новенького.
Внутри свет был более приглушенный: слишком много народу и слишком накурено. Аромат табака смешивался с сильным запахом пива.
Насколько я мог судить, там практически не было женщин. Помещение оказалось каким-то необъятным: гигантский крытый сад с длинной барной стойкой вдоль одной из стен. Инструкторы толкали впереди себя обнаженных рабов мужского пола, одни были связаны, другие нет, причем некоторые выглядели совсем обессиленными, а еще все в пыли, смешанной с потом.
Было очень шумно, гости одновременно общались на самых разных языках. Я ловил на себе ленивые взгляды, ясно различал французскую, немецкую речь, а еще арабскую и греческую. Уверенные в себе мужчины в дорогой спортивной одежде, олицетворяющие деньги и власть.
Меня заинтересовали крики, доносящиеся откуда-то спереди, знакомые ободряющие хриплые возгласы и непременный атрибут любого соревнования — ругательства и свист, когда что-то шло явно не так. Мне сразу же захотелось бежать отсюда без оглядки.
Лиза протиснулась сквозь толпу мужчин, и я увидел обсаженную деревьями песчаную дорожку, которая уходила вдаль, теряясь в толпе. Я также заметил прекрасные фонтаны и парковые скамейки. Обнаженные рабыни, все как одна на редкость хорошенькие, деловито ровняли граблями песок, выбрасывали окурки из стоящих там пепельниц, подбирали разбросанные пластиковые стаканчики и пустые банки из-под пива.
Сама дорожка представляла собой променад; по обеим ее сторонам то тут, то там виднелись аккуратные павильоны в цепочке огоньков. Между павильонами имелись огороженные участки. Невысокая деревянная ограда была облеплена зрителями, и у меня не было никакой возможности посмотреть, что там происходит. В павильоны непрерывно входили люди, некоторые просто прогуливались с напитками в руках, время от времени заглядывая в открытые двери. Я непроизвольно попятился, сделав вид, что хочу пропустить двух мужчин в купальных трусах, но Лиза крепко вцепилась мне в руку.
Я уж было открыл рот, чтобы сказать что-то типа: «Я еще не готов для этого», но не решился.
Толпа вокруг нас сгустилась. Я почувствовал нечто вроде клаустрофобии при прикосновении чужих — одетых — тел. Однако Лиза решительно подталкивала меня вперед к первому длинному белому павильону.
Внутри было довольно темно, и поначалу я даже не понял, что там происходит. Зеркальные стены и потолок, лакированные деревянные полы, неоновые огни вдоль сцены. Я догадался, что это зал аттракционов. Ты платишь за несколько черных резиновых колец и потом пытаешься набросить их на одну мишень, чтобы получить максимальное количество очков. Только мишенями здесь были головы мужчин-рабов, которые стояли на коленях на быстро двигающейся по сцене конвейерной ленте.
Это было довольно грубое развлечение — успеть набросить на шею раба кольцо до того, как он скроется за кулисами. И при всей его незатейливости было в нем нечто пугающее: рабская покорность жертв, которые становились неодушевленными предметами для всей этой толпы.
Я уставился на сцену невидящими глазами. Опущенные головы, все эти кольца, висящие на склоненных шеях. Нет, я не хотел здесь оставаться. Просто не мог. Надо как-то показать это Лизе. И тут я непроизвольно попятился, а оказавшись у нее за спиной, поцеловал ее прямо в макушку.
— На выход, — бросила она. — И нечего меня просить. Если бы я захотела тебя здесь оставить, то непременно так и сделала бы. Но я не хочу. — И с этими словами она подтолкнула меня к двери.
На секунду меня ослепил свет фонарей, а затем я понял, что меня ведут уже к другому павильону. Внутри он оказался гораздо просторнее первого, но отделан так же: в стиле хай-тек, с баром и медным рейлингом вдоль стены. На сей раз были не кольца, а яркие пластиковые мячики размером с теннисные. Здесь надо было попасть в движущиеся мишени, что были нарисованы флуоресцентной краской на спинах у рабов со связанными над головой руками; несчастные жертвы отчаянно пытались увернуться от того, чего не могли видеть. При попадании мячи прилипали к мишени, и рабам приходилось извиваться и вилять бедрами, чтобы их стряхнуть. Совсем не больно, но как унизительно!
Я, конечно, не видел лиц рабов, но по игре их мускулов можно было судить, что они явно гордились собой, когда им удавалось увернуться.
Почувствовав, как у меня пот градом катится по лицу, я тихонько покачал головой. Нет, это невозможно, абсолютно невозможно. Я в такие игры не играю. Уголком глаза я заметил, что Лиза внимательно за мной наблюдает, и принял независимый вид.
В следующих двух павильонах были похожие развлечения: рабов заставляли бегать по полукруглым дорожкам и так же уворачиваться от мячиков и колец, а в пятом — рабы были подвешены к карусели головой вниз и уже не могли увернуться.
Я подумал, что, быть может, рабов, уставших от игрищ, берут и подвешивают вот так, в беспомощном состоянии. Утонченная пытка. И похоже, в Клубе именно это было обычной практикой, а вовсе не то наказание, когда тебя отправляют чистить туалеты.
Теперь даже воспоминания о нормальной жизни, где-то там далеко, в лучшем случае казались вымыслом.
Мы словно вступили в мир Иеронима Босха, мертвенно-бледный и кроваво-красный, и моим единственным шансом вырваться отсюда была именно та женщина, что привела меня сюда.
Но так ли уж я хотел вырваться отсюда? Конечно нет. По крайней мере, не сейчас. Даже в самых смелых сексуальных фантазиях я и представить себе не мог ничего подобного.
Все это до смерти пугало меня и в то же время завораживало. Хотя лучше всего мое состояние можно было описать словами из стихотворения «Пурпурная корова» Джелетта Берджесса: «Я в сторонке постою и спокойно посмотрю».