– Да, было дело, – серьезно сказал Холлоранн.
– Им бы это не понравилось. И не понравилось бы, что я
подсматриваю, как они думают. Это гадко.
– Понятно.
– Но я понимаю, что они чувствуют, – сказал Дэнни. – С этим
я ничего не могу поделать. Еще я знаю, как вы себя чувствуете. Я сделал вам
больно. Извините.
– Просто голова заболела. С похмелья бывало и хуже. Ты
можешь читать чужие мысли, Дэнни?
– Я пока совсем не могу читать, – ответил Дэнни, – только
несколько слов. Но за эту зиму папа собирается выучить меня. Папа учил читать и
писать в большой школе. В основном писать, но читать он тоже умеет.
– Я хотел сказать, ты можешь понять, о чем думает кто-то
другой?
Дэнни поразмыслил.
– Когда _г_р_о_м_к_о_, могу, – наконец сказал он. – Как
миссис Брент про штаны. Или, как когда мы с мамой один раз пошли в большой
магазин покупать мне ботинки, и там один большой парень смотрел на приемники и
думал взять один, а покупать не хотел. Потом он подумал: «а что, если поймают?»
А потом: «но мне так хочется такой приемник». Потом он опять подумал, вдруг его
поймают, ему от этого стало плохо, и _м_н_е_ тоже. Мама разговаривала с
человеком, который продает ботинки, так что я пошел к тому парню и сказал:
«Парень, не бери это радио. Уходи». И он правда испугался. И быстро ушел.
Холлоранн широко ухмыльнулся.
– Держу пари, так оно и было. А что ты еще можешь, Дэнни?
Только мысли и чувства или еще что-то?
Осторожное:
– А вы можете еще что-то?
– Иногда, – сказал Холлоранн. – Не часто. Иногда… иногда мне
бывают видения. А у тебя бывают видения, Дэнни?
– Иногда, – сказал Дэнни, – я вижу сны, когда не сплю. После
того, как приходит Тони. – Ему опять очень захотелось сунуть палец в рот. Про
Тони он никогда никому не рассказывал – только папе с мамой. Он заставил руку с
тем пальцем, что обычно запихивал в рот, лечь обратно на колени.
– Кто такой Тони?
И вдруг на Дэнни накатило одно из тех озарений, которые
пугали его больше всего: словно перед глазами вдруг быстро промелькнула
какая-то непонятная машина, которая могла оказаться и безвредной, и смертельно
опасной. Он был слишком мал, чтобы разобраться. Он был слишком мал, чтобы
понять.
– В чем дело? – выкрикнул он. – Вы расспрашиваете меня,
потому что волнуетесь, правда? Почему вы волнуетесь за меня? Почему вы
волнуетесь за нас?
Холлоранн положил на плечи малышу крупные темные руки.
– Перестань, – сказал он. – Наверное, все нормально. А если
и есть что-то… так у тебя в голове, Дэнни, ого-го какая штука. Такая, что тебе
до нее еще расти да расти, вот как. Потому надо держать хвост морковкой.
– НО Я НЕ ПОНИМАЮ! – взорвался Дэнни. – Я ПОНИМАЮ, НО НЕ
ПОНИМАЮ! Люди… люди чувствуют всякое. А я чувствую их, но не понимаю, что я
чувствую! – Он с несчастным видом уперся взглядом себе в колени. – Я хотел бы
уметь читать. Иногда Тони показывает мне надписи, а я их еле прочитываю.
– Кто такой Тони? – повторил Холлоранн.
– Мама с папой называют его моим «невидимым приятелем», –
ответил Дэнни, тщательно воспроизводя слова. – Но на самом деле, он настоящий.
По крайней мере, я так думаю. Когда я по правде сильно стараюсь что-нибудь
понять, он иногда приходит. И я как будто падаю в обморок, только… там бывают
видения, как вы говорите. – Он взглянул на Холлоранна и сглотнул. – Раньше
всегда приятные. А теперь… не помню, как называются сны, когда пугаешься и
плачешь?
– Кошмары? – спросил Холлоранн.
– Да. Правильно. Кошмары.
– Про этот отель? Про «Оверлук»?
Дэнни снова опустил глаза к своей руке с «сосательным»
пальцем. – Да,
– прошептал он. Потом, глядя вверх, в лицо Холлоранну,
пронзительным голоском заговорил.
– Но я не могу рассказать все это папе, и вы тоже не можете!
Ему пришлось взяться за эту работу, потому что дядя Эл не смог найти ему
никакую другую, а папе надо закончить пьесу, а то он опять может начать Плохо
Поступать, а я знаю, что это такое, это значит – напиваться, вот что, он всегда
напивался, а это плохо!
– Дэнни умолк, готовый расплакаться.
– Ш-ш-ш, – сказал Холлоранн и прижал личико Дэнни к шершавой
ткани пиджака. От него слабо пахло нафталином. – Ничего, сынок. А ежели
пальчику нравится у тебя во рту, пускай забирается, куда ему охота. – Но лицо
его было встревоженным.
Он сказал.
– То, что ты умеешь, сынок… я называю это «сиять», Библия –
«иметь видения», а ученые – «предвидеть». Я много читал об этом, сынок.
Специально. И означает все это одно – видеть будущее.
Дэнни кивнул, не отрываясь от пиджака Холлоранна.
– Помню, раз я так засиял, что сильней ни до, ни после не
бывало… этого мне не забыть. В пятьдесят пятом. Я тогда служил в армии, за
морями, на военной базе в Западной Германии. До ужина оставался час, а я стоял
у раковины и дрючил одного салагу за то, что картошку чистит слишком толсто.
«Эй», – говорю, – «ну-кась, погляди, как это делается». Он протягивает мне
картошку и ножик, и тут кухня пропадает. Целиком. Хлоп – и нету. Говоришь, тебе
перед… видениями этот Тони является?
Дэнни кивнул.
Холлоранн обнял его одной рукой.
– А у меня пахнет апельсинами. Весь тот день пахло
апельсинами, а мне это было ни к чему, потому что они входили в меню ужина – мы
получили тридцать ящиков из Валенсии. В тот вечер все в проклятой кухне
провоняло апельсинами.
Я на секунду вроде как отключился. А потом услышал взрыв и
увидел пламя. Крики. Сирены. И еще зашипело – так шипит только пар. Потом я
вроде бы чуть подвинулся ко всему этому и увидел сошедший с рельсов вагон, он
лежал на боку и написано было: «ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА ДЖОРДЖИЯ И ЮЖНАЯ КАРОЛИНА», и
меня осенило, я понял – на этом поезде ехал мой брат Карл, а поезд соскочил с
рельсов и брат погиб. Вот прямо так. Потом все исчезло, а передо мной – этот
перепуганный тупой салабон, все протягивает мне картошку с ножиком и говорит:
«Сержант, ты в норме?» А я говорю: «Нет, только что в Джорджии погиб мой брат».
Дозвонился я, наконец, до мамочки по междугородному телефону, и она рассказала
мне, как это было.
Но, видишь ли, мальчуган, я это уже знал.
Холлоранн медленно покачал головой, отгоняя воспоминание, и
сверху вниз заглянул в широко раскрытые глаза мальчика.
– Но запомнить тебе малыш, надо вот что: ТАКИЕ ШТУКИ НЕ
ВСЕГДА СБЫВАЮТСЯ. Помню, всего четыре года назад я работал поваром в лагере для
мальчиков на Длинном озере, в Мэне. Вот сижу я в Логанском аэропорту, жду
посадку на свой рейс, и тут запахло апельсинами. Впервые, лет, наверное, за
пять. Вот я и говорю себе: «Господи, что ж будет в этом ненормальном ночном шоу
дальше?» и отправляюсь в туалет, и сажусь на унитаз, чтоб побыть одному. Сознания
не теряю, но появляется у меня ощущение, что мой самолет разобьется, и делается
оно все сильней и сильней. А потом пропадает вместе с запахом апельсинов, и
делается ясно, что все кончилось. Я вернулся к кассам авиалиний «Дельта» и
поменял свой рейс на другой, через три часа. И знаешь, что было?