Россия, которой не было - 2. Русская Атлантида - читать онлайн книгу. Автор: Александр Бушков, Андрей Буровский cтр.№ 73

А Московия? «Воссоединение» с Русью? Во-первых, к XVII веку уже сложилась некая местная специфика, осознание украинского единства. И на Переяславской раде 1654 года не часть Руси пришла обратно, в общее государство.

И на Украине, и в Московии понимали: объединяются две страны и два народа.

Во-вторых, московиты могли восприниматься как свои в основном дистанционно. Как бы ни хотели стать подданными Москвы Сагайдачный и все его войско, сразу же после объединения стало очевидно: украинцы ужасно «развращены» своим пребыванием в составе Польши, привыкли ко всяким европейским правам, законам, правилам, от одного упоминания которых наливались кровью глаза у московитов.

Конечно, украинец мог сделать карьеру, войти в ряды «образованных». Но в представлении окружающих он тут же переставал быть украинцем! Да ведь и делал-то карьеру он как раз на русском языке! С тем же успехом и в Польше украинец мог выкреститься в католицизм и сделаться чиновником или шляхтичем той же ценой утраты национальной самоидентификации.

С условиями формирования белорусов все предельно ясно: это народ, от начала до конца созданный Великим княжеством Литовским. Только в середине XVIII века, после разделов Речи Посполитой, территория нынешней Белоруссии вливается в Российскую империю.

Объективные предпосылки, создаваемые природой и жизнью в природе, были, конечно, и здесь. Что же касается истории… Рано или поздно западные русские должны были заметить, что вечно кто-то ими командует и их землей распоряжается. То литовские князья, то поляки в Речи Посполитой (вспомнить хотя бы, как в пространном списке летописей по-средневековому наивно пытаются спорить литвины с поляками, выводя предков из Римской империи). То русские-московиты усаживаются на голову тем, кто всегда жил здесь. Завоеватели меняются, как в калейдоскопе, а разница?

У большинства русских слово «тутэйшия» вызывает только презрительное фырканье… А что, собственно, еще может сказать о себе этот народ? Ну да, они тутэйшия, местные.

Те, кто ниоткуда не приехал и никуда не собирается. По-моему, вполне корректно.

Вопрос только, жители каких именно земель осознают себя тутэйшими, над которыми идет грызня завоевателей.

Смоленск, похоже, очень вовремя отошел к Московии. Уверен, развивайся он и дальше в составе Великого княжества Литовского, сегодня жители Смоленской области рассматривали бы себя как белорусов, а Смоленск был белорусским городом.

Кстати, вот косвенное, но весьма надежное доказательство того, что еще в XV — начале XVI века не было никакой Белоруссии: судьба Смоленской земли тогда впрямую зависела от того, останется она в составе Великого княжества Литовского или уйдет под Московию. Стала она частью Московии — и стали смоляне русскими. Похоже, то же самое могло произойти и с жителями Брянской и Новгород-Северской земли.

С включением в состав Российской империи начинал действовать простой и безотказный механизм, практически исключавший развитие украинских и белорусских языка и культуры. Жизнь в Российской империи предполагала, что всякий образованный человек уже на самых ранних стадиях получения образования, уже в первых классах гимназии, начинает говорить на литературном русском языке.

В империи не существовало никакого литературного украинского языка. Язык, на котором говорили и писали Гизель, Могила, Острожский, Сагайдачный, рассматривался, как некий недоязык. То ли русский, испорченный татарским и польским, то ли просто средневековый вариант.

Считалось, что русский литературный язык создали Жуковский и Пушкин, и от них-то пошли образцы. А бывшее раньше — или недоразвитое, или не правильное. Украинский и белорусский языки рассматривались как местные диалекты, региональные мужицкие варианты русского языка.

Образованный украинец, естественно, ничем не отличался от русского. Еще в начале XX века было невозможно различить русских и украинских девушек в библиотеке: «Говорю русско-украинских», ибо в то время эти две — по теперешним понятиям — совершенно различные нации было невозможно отграничить ни по виду, ни по разговору» .

Невозможно потому, что, даже выйдя из среды, где говорили только по-украински, человек вынужден был выучить русский язык и в дальнейшем никак не проявлял и не осознавал себя украинцем, человеком отдельной от великороссов нации. То есть он мог помнить о своем малоросском происхождении, петь напевные украинские песни, вставлять другое в речь. Так в XVIII веке Андрей Разумовский на вопрос, говорит ли он по-немецки, ответил: «Трохи мерекаю».

Но все это на уровне невинной региональной этнографии, милых детских воспоминаний, вынесенных хоть из Полтавской, хоть из Вятской, хоть из Ярославской губерний.

В XX веке вообще довольно многие люди, особенно деятели культуры, науки, образования, оказались в сложном, даже в ложном положении. С одной стороны, после официальной украинизации советской Украины в 1920—1930 годы их начинали считать украинскими учеными, что было почетно и давало ряд привилегий. Да и украинские националисты всех мастей относились к ним, как к дорогим сородичам. А с другой стороны, эти люди совершенно не ощущали себя украинцами и более того — привыкли считать, что украинский язык — это язык мужицкий, деревенский, на котором для интеллигентного человека говорить даже как-то и неприлично.

Это было поколение, вообще много о себе скрывавшее.

Для определенной части этого поколения скрывать пришлось и свое отношение к «украинской мове», и к своему украинскому происхождению.

Семейная история сохранила память о двух таких людях: об академиках Николае Николаевиче Гришко и Петре Степановиче Погребняке. Особенно хорошо помнят в нашей семье Петра Степановича Погребняка, крупного лесовода, близкого друга моего деда. Типичный представитель не существующего больше булгаковского Киева, Киева русских людей, искренне считавших украинцев мужичьем, он и на «мове»-то, похоже, научился говорить только после войны, усилиями своей второй жены, рьяной украинской националистки. Злые языки говаривали, что Петр Степанович — внебрачный сын местного предводителя дворянства (и уж, конечно, никак не украинца).

Помню, с каким чувством неловкости я смотрел на бюст на могиле «Петро Степановыча Погребняка» на Байковом кладбище, поставленный ему как члену Академии наук Украинской ССР. Скульптор постарался сделать Петру Степановичу длинный жилистый нос с бородавками, превратить породистую барственную мясистость его лика в некую одутловатость, проистекающую от многих годов тяжкого труда на поле… Да, это зрелище вызывало неловкость! Лгала и надпись, лгала и скульптура.

Академик Погребняк, «украиньский радяньский науковник».

Из этих трех слов только одно — «науковник» — соответствовало действительности. Академик Петр Степанович Погребняк почти не участвовал в Гражданской войне, но те два месяца, что участвовал, был-то он у Деникина! Никогда не был он в Красной армии и в душе никогда не считал себя советским человеком. И не был он украинцем, хоть вы меня убейте.

Впрочем, в буче и в кипении украинизации всего и вся возникали перлы и похлеще. Мой дед Вальтер Эдуардович Шмидт — прибалтийский немец, в «Украиньско-радяньской энциклопеди» тоже назван «Украиньский радяньский науковник». Куда там Богуну Мочиле!