– Я не могу остаться, я не останусь, – сурово произнес он. – Если ты не прикажешь мне это сделать, конечно. Ты этого хочешь? Силой помешать мне уйти?
Люси молча покачала головой. Джесс исчез, и страницы, которые он держал в руках, рассыпались по ковру.
Джеймс сидел у камина в своей спальне; дрожащее пламя освещало его руки, отбрасывало причудливые тени на белую рубашку.
Он не мог заснуть; когда они вернулись, Корделия сказала, что ей больше не хочется играть в шахматы, и она действительно показалась ему уставшей, нервной, больной. Джеймс разозлился на самого себя.
Он не нарушил обещания, данного Корделии, и говорил с Грейс всего пару минут, исключительно о смерти Амоса Гладстона. Она попросила его быть осторожным. Все было прилично. И тем не менее он знал, что выражение лица выдало его, когда Грейс вошла в зал. Корделия была расстроена, он сразу понял. Должно быть, в тот момент он выглядел ужасно, ведь обычно при посторонних она вела себя как счастливая молодая супруга, никогда не теряла присутствия духа.
Он даже не хотел ехать на этот бал; уже целых три дня он не выходил из дома. Он говорил Корделии, что это из-за погоды: со вторника шел мокрый снег. Но самого себя он не мог обманывать: если бы он по-прежнему жил в Институте, он заставил бы себя выйти на улицу и укрылся бы у своих друзей в сырых и холодных комнатах над таверной «Дьявол».
Но он остался дома, с Маргариткой. Еще полгода назад он, Джеймс, говорил ей, что их брак будет шуткой, и говорил искренне; но неожиданно для себя самого он обнаружил, что ему нравится жить с ней под одной крышей. Он с нетерпением ждал ее появления по утрам за завтраком, чтобы рассказать, о чем размышлял вечером перед сном, а вечером ждал игры в шахматы, чтобы услышать, о чем она думала весь день. Днем они виделись с друзьями, но больше всего Джеймс любил проводить с ней вечера. Они состязались в смекалке за настольными играми, заключали и проигрывали пари, говорили обо всем, что приходит в голову.
Джеймс вдруг вспомнил детство. Когда он был ребенком и вся семья собиралась в гостиной, он видел на лице отца выражение, которое всегда мысленно называл «Спокойным Лицом». Взгляд синих глаз Уилла сначала скользил по фигуре жены, и он разглядывал Тессу так пристально, словно видел ее впервые. Потом он смотрел на детей, при этом в глазах его появлялось выражение безграничного счастья, почему-то смешанного с тревогой и тоской.
И вот теперь Джеймс понял, о чем думал его отец, глядя на жену и маленьких детей, сидевших у его ног в гостиной. Та же самая мысль возникала у него по вечерам в кабинете, когда он смотрел на распущенные волосы Корделии, казавшиеся алыми в свете пылавшего в камине огня, слушал ее смех, наблюдал за движениями ее изящных рук. «Как мне остановить это мгновение?»
Иногда Джеймс спрашивал себя: будет ли он чувствовать то же самое в обществе Грейс после того, как они поженятся? Он никогда не чувствовал такого мира и покоя рядом с Грейс. Возможно, в этом и заключается разница между любовью и дружбой, рассуждал он. Поддерживать дружбу проще, она не требует такого напряжения душевных сил, не приносит таких жестоких треволнений, как любовь. В обществе друга можно расслабиться.
Но коварный внутренний голос нашептывал Джеймсу, что он чувствовал отнюдь не спокойствие и умиротворение, украдкой глядя на Маргаритку, сидящую у камина. Он отмечал малейшие детали ее внешности, как будто ему дали прекрасную задачу по математике и велели суммировать все ее достоинства: чувственный рот, нежную, гладкую кожу ее лица и рук, грациозный изгиб шеи, прекрасную грудь, очертания которой угадывались под шелковым халатом. Сегодня на балу она была ослепительна; он заметил, что многие мужчины заглядывались на ее соблазнительную фигуру в этом зеленом платье… Он вдруг вспомнил, как она кротко склоняла голову во время танца, как сверкала на ее смуглой коже новая золотая подвеска…
Внезапно Джеймс ощутил резкую боль, как будто в висок ему забивали гвоздь. В последнее время он страдал от сильных головных болей. Наверное, это все от бессонницы. Он помассировал виски. Нет, надо отдохнуть, хватит сидеть здесь и бессмысленно смотреть в огонь. Поднявшись на ноги, он вспомнил, что собирался найти перочинный нож. Может быть, все-таки удастся открыть замок и снять браслет… Но он слишком устал для того, чтобы спускаться в кабинет. Завтра, подумал Джеймс. Еще не дойдя до кровати, он совершенно забыл о своем намерении.
Лондон,
Финч-лейн
Перед рассветом на город опустился туман; белые клубы заполнили все подворотни и переулки Бишопсгейта, белая пелена скрыла здания, окутала деревья. Первыми, еще затемно, нарушили тишину торговцы, направлявшиеся на рынок или на свои обычные места на улицах. Жалобно поскрипывали тележки с товарами, под грубыми башмаками трещал тонкий слой льда, образовавшийся за ночь на лужах. На востоке появилось слабое красноватое свечение, предвещавшее восход тусклого зимнего солнца. Мимо торговцев и рабочих в предрассветной мгле беззвучно двигались Сумеречные охотники, закончившие ночное патрулирование. Чары защищали их от взглядов простых людей.
Вышедший на охоту убийца поджидал свою жертву на Треднидл-стрит.
Он неслышно, словно призрак, перемещался от одной подворотни к другой, почти невидимый в черном плаще, сливавшемся с закопченными стенами. Пробежал мимо статуи герцога Веллингтона, скрылся под белой колоннадой Банка Англии. Хорошо одетые банкиры и биржевые маклеры спешили на службу, не обращая на него никакого внимания; сплошной поток людей вливался в двери зданий Сити, подобно косякам рыбы, поднимающимся вверх по течению реки. Убийца подумал, что эти жалкие смертные и на самом деле ничуть не лучше рыб – они такие слабые, такие безмозглые, их ничто не интересует, кроме денег, у них нет никаких благородных устремлений.
Но сегодня убийце не нужны были простые смертные. Его жертва была существом более могущественным.
Вот он – седовласый человек в черном; устало сутулясь, он свернул с оживленной улицы на Финч-лейн. Это был тихий, безлюдный переулок, из тех, что никогда не замечают прохожие, спешащие по своим делам. Убийца следовал за жертвой на расстоянии нескольких шагов, про себя поражаясь самонадеянности и беспечности нефилимов. Неужели это один из Сумеречных охотников, призванных защищать мир от исчадий ада? Перед ним был усталый пожилой человек, который даже не понимал, что из охотника только что превратился в добычу.
Может быть, демоны тоже разочаровались в своих извечных врагах, размышлял убийца; наверняка за тысячу лет войны они привыкли встречать яростное сопротивление нефилимов. Но этот «охотник» растерял все навыки, утратил бдительность, и за это ему сейчас придется дорого заплатить. Человек не замечал клинок, пока лезвие не коснулось его горла. Адамас рассек плоть. Острое как бритва оружие, выкованное Железными Сестрами и предназначенное для борьбы с демонами, теперь обратилось против Сумеречного охотника.
Он не остановился после первого удара. Кровь струилась по лезвию ножа, по его пальцам, капала на мостовую; алые ручейки бежали по желобкам между булыжниками. Зажав рот рукой, обезумевший убийца наносил удары куда попало до тех пор, пока приглушенные крики не сменились предсмертными хрипами и бульканьем.