(без) Право на ошибку - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Вознесенская cтр.№ 47

«Как и мать», — так всегда говорит Дима при встрече. И я в очередной раз радуюсь, что перестала тянуть к ноге с помощью веревки, привязанной к его шее.

Он уже несколько раз с Инессой были у меня в гостях и, судя по их взглядам, всерьез озадачились созданием собственного наследника.

И если я за кого и рада, так это за Серенина.

Я же ловлю фантастический кайф, бесконечно нюхаю теплую макушку на которой наконец-то появились темные вихры, поглаживаю крохотные пальчики и пухлые плечики, обнимаю теплое тельце и счастлива от малейшего ее продвижения вперед.

Я знаю, что ни на что не променяю эти ощущения.

И благодарна Веринскому, что он помог мне в том, что для меня на самом деле сейчас определяющее.

Еще и потому я иду спустя два дня в суд.

Унылая, блеклая, холодная комната, которую хотя бы на это заседание удалось закрыть от любопытствующих. Но все равно людей очень много. И я вдруг понимаю, что сейчас, при них, мне придется рассказывать о том, о чем я не рассказывала практически никому.

Я вижу знакомые лица — Егор Константинович, корпоративные юристы — но выдыхаю только тогда, когда ко мне подходит Веринский. Подходит и на секунду, каким-то порывом, берет мою руку и крепко сжимает.

А я не выдергиваю ее.

Время до того момента, как меня вызывают в качестве свидетеля сжимается в пружину. Я почти ничего не слышу и не соображаю от волнения, хотя мы уже не раз проговаривали все с юристами, репетировали вопросы и ответы, они мне рассказывали, что именно могут начать расспрашивать адвокаты Горильского. И все равно мне страшно — что-то чуть ли не генетическое, на уровне подкорки. Страх попасть в систему. Что-то наше русское, сделавшее поговорку «от тюрьмы и от сумы не зарекайся» общепринятой.

Я почти не смотрю на скамью подсудимых. Отметила, что Артем выглядит блеклой копией себя, и отвернулась. Он же прожег меня взглядом. И продолжал — я чувствовала этот взгляд и сжималась еще больше.

И пошла, когда меня вызвали, на деревянных ногах.

Мне удалось сосредоточиться на вопросах адвоката и судьи не с первого раза. Я рассказывала, как есть про те договора. Про свою работу. Про замещение должности личного помощника. Про смену имени. Про собственное образование, которое позволило мне увидеть странности в финансовой отчетности. Я почти сумела отгородиться от собственных эмоций, от того, что я чувствовала тогда — и сейчас. От боли за последствия.

Почти.

Потому что когда к вопросам приступил второй адвокат Горильского меня начало мутить. Хлесткие, жесткие слова и суждения, к которым я должна была быть готова — но не была. Они будто иссекали мою кожу и заливали туда соляной раствор, а я изворачивалась, как червяк, пытаясь хоть немного защититься, закрыться от этого скальпеля, которым меня препарировали без наркоза.

А потом стало совсем плохо.

— Мой клиент утверждает что вы все это придумали, поскольку были обижены на него из-за того, что он вам отказал.

— Возражаю, — это даже не я. Меня, кажется, всю перекосило. — Личная жизнь свидетельницы не может…

— Может, если ее личное отношение сделало ее предвзятой.

— Продолжайте, — это уже судья, взрослая, крупная женщина с колючим взглядом.

— Он мне не отказывал, — мой голос звучал хрипло. — Он меня даже не интересовал.

— И вы с ним не встречались?

— Нет.

— Серьезно? Значит тот факт, что господин Веринский застал вас в кабинете в однозначно определяемом положении вместе с господином Норильским и уволил по статье, ни о чем вам не говорит?

Меня тряхнуло.

Я ведь даже не знала этого. По статье?

На Мишу я сейчас не смотрела.

И ведь трудовую книжку, в которой тогда была единственная запись, даже не удосужилась забрать — незачем.

Я не испытывала обид по этому поводу. Но воспоминание о том, что именно происходило в кабинете заместителя генерального в тот день, и что происходило дальше вдруг сжало мне горло и я почувствовала горечь, поднимающуюся из желудка.

Сука.

Вот на чем решил сыграть?

Прерывисто вдохнула воздух, чувствуя как спина покрывается холодным потом, а руки начинаются трястись. Опустила голову и судорожно сжала ткань юбки.

— Я…

И дальше ни звука.

— Что, против фактов вам нечего сказать?

— Возражаю! Это давление на свидетельницу! Формулировка слишком расплывчата чтобы быть понятной и…

— Пусть свидетельница ответит.

Ответит?

Да я почти не могла дышать.

Я оплывала, как свечной огарок и готова была уже растечься по полу, потому что пережитое мной в те месяцы одной мощной волной хлынуло в приоткрытую дверь моей души, на хрен снося ее с петель.

— Госпожа Серенина? Вам плохо?

Очень.

В панике я подняла глаза и наткнулась на взгляд Веринского.

Которым он как-будто обнял меня, оторвал от стены, к которой я оказалась приколочена, и унес прочь из этого гадкого места.

Миша весь подался вперед, и я осознала, что он вскочит по малейшему моему знаку, чтобы помочь и вытащить меня из колодца, наплевав на правила поведения в суде и на последствия. Уведет и заругает за то, что я полезла во все это. Осознала, что ему плевать, насколько на судью повлияют мои показания или их отсутствие.

И это не из жалости и не из чувства вины. А потому что он считает меня личностью, которая достойна любой помощи, любых, даже сумасшедших поступков и действий.

И вдруг подумала, что впервые ощущаю его кем-то равным. Человеком, с которым я нахожусь на одной плоскости. И не только мировоззрения.

Потому что я больше не была девочкой Настей, которую надо водить за ручку. Учить, уговаривать. Которую можно вышвырнуть или заставить делать то, что она не хочет. Смутить или напугать.

Расслабленно выдохнула и распрямила спину.

А потом холодно улыбнулась придурку, хорошо делающему свою работу.

— Нет мне не плохо. И да, я отвечу.

Михаил

Я ждал этого суда каждую секунду того времени, что прошли с момента, как Настя вышла из моего кабинета.

Увидеть ее снова. Вот что мне хотелось.

А еще хотелось перестать быть таким нормальным — кем я старался быть или хотя бы казаться ради нее. Вместо этого приехать в отель, схватить в охапку так, чтобы затрещали кости и целовать, ласкать ее до тех пор, пока она бы не взмолилась о пощаде.

Пока бы не согласилась бы снова впустить меня в свою жизнь. Не важно для чего.

Но я сдерживался. Договаривался с собой, а это было гораздо сложнее, чем договориться с любым другим человеком. Уговаривал себя, что ей это не нужно, что раньше ей от меня доставались только боль и унижение, и что следует учитывать ее желания и просьбы.