Собрание сочинений. Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Мамлеев cтр.№ 93

И вот они абсолютно молча сидели друг против друга за столиком по земному времени уже минут 10–15. Более всего ими владело то, что в глубине их душ таится нечто тайно-родное, некое непостижимое начало, которое на самом деле и соединяло их души в единое целое. Но что это было за «тайно-родное» (они так называли «это», когда общались словами), что оно представляло собой метафизически, они не могли осознать и тем более понять. Они чувствовали, что это выше возможностей человека, хотя в то же время они были совершенно уверены, что человек — это сверхъестественное существо.

Наконец, после такого созерцания Таисия тихо вымолвила:

— Здорово! Наш духовный инцест продолжается… Главное, сохранить все в бесконечности, хоть после миллионов смертей и рождений вновь…

Румов улыбнулся.

— Ты сама знаешь, что у нас есть только один путь: избежать этих миллионов смертей и рождений и вместе войти в вечную жизнь, где нет власти времени… При всем неизбежном преобразовании сознания надо сохранить преемственность и то тайно-родное; пусть оно будет вечно-родное… Мы должны заранее готовиться к этому.

Таисия кивнула головой.

— Успеем… Мы еще молоды… Важно, что сейчас, сейчас нас охватывает такое блаженство, такое неземное счастье, как будто все законы этого мира уже отпали от нас… Мы уже сейчас бываем там… Такая любовь убивает все земное, будь оно неладно.

— Ну, это слишком… Не надо… Зачем? Пусть оно нам просто не мешает.

Подошел официант.

— Вы ждете кого-то?

— Мы ждем господина Га.

— Понятно. Хотите заказать что-то?

— Ничего.

И господин Га явился. Возвращаться к «неладной» жизни было тяжело, но они взяли себя в руки. Кстати, Га на самом деле по паспорту назывался Аллен Рутберг, а Га был в некоем роде пугающий псевдоним. Увидев Румова и Таисию, Га почему-то расхохотался. И полез даже целоваться. Уселись уже втроем, заказали вино, салаты, рыбу, десерт и обязательно чай. На лице Га сияла слегка доброжелательная улыбка.

— Я за все плачу, не возражайте. Я негодяй и мошенник и получаю миллионы ни за что, как и полагается в этой цивилизации… Петр, Таисия, я рад вас видеть в вашей великой стране!

Дальше — больше. Разговор закрутился так, как будто встретились старые друзья.

— На вашу выставку народ валом валит, — отметил Румов.

— Петр, не принижайте свой народ, вы же его любите… По моим сведеньям, с моей выставки многие уходят, не побывав там и 10 минут… Я восхищен интуицией ваших людей… Выпьем за тех, кто ушел, — радостно провозгласил Рутберг.

— Как же так? — Таисия развела руками. — Что за мазохистское самолюбование? Аллен, подумайте о себе…

Га расхохотался.

— Милая Таисия, спешу вас обрадовать… Я все же не считаю себя последним мерзавцем духа… Втайне я рисую нечто настоящее и новое… Всего несколько картин… Но не приходит в голову их показывать, за исключением двух-трех друзей.

— Почему? Вы их не выставляете?

— Никакая галерея их не возьмет, ибо они подрывают основы бизнеса и великого шарлатанства…

— Можно посмотреть?

— Вам — да. Приезжайте в Нью-Йорк в гости ко мне.

— Ничего себе — подполье в так называемом свободном мире, — проговорил Румов.

— На это мало кто способен у нас, — вздохнул Га. — Система ценностей, которая в головах, не позволяет. Я нашел на одном кладбище, на могильной плите, такую надпись: «Деньги решают все». Ха-ха! Ну, и имя героя, конечно.

— Вы нас пугаете своим смехом, — ответила Таисия и сама не удержалась от смеха.

— Только не говори: «Несчастные люди, несчастное человечество», — вмешался Румов. — Не наше это дело.

— Совершенно справедливо, — отметил Рутберг. — Эта цивилизация с ее ценностями рухнет сама собой, и, наверное, скоро… А нам не стоит мешать работе Господа Бога, у него и так ад ничтожных душ переполнен. Лучше вспомним Альфреда. Я с ним встречался недавно, после того как он вернулся из России.

— Надо бы выпить за это, — спохватился Румов. — Не за него, а за то, что он уехал от нас.

— Отлично. Он мне сказал, что в такую сумасшедшую страну, как Россия, он никогда не вернется.

И Румов, и Таисия с философическим удовольствием выпили за это. Рутбергу же было все равно.

— Мы с ним активно побеседовали, — продолжал он. — Он сразу начал с главного, посмотрел мои картины — мы встретились в моей мастерской, — ахнул и тут же, видимо, под тяжелым влиянием моих картин, начал: «Ничего, ничего… Какой ужас, какое падение… Но скоро придет Антихрист, спаситель мира сего, и все перевернет как надо». Так прямо и выпалил, не стесняясь моей пусть скромной, но веры: «Антихрист».

— Он такой… Свою правду стал в глаза бросать, — усмехнулся Румов, а внутренне отметил, что Таисия еще там, в их тайне, и потому довольно рассеянна.

— Я постараюсь в лицах изобразить этот комфортабельный разговор, который я имел честь вести с этим посланником Антихриста.

— Мнимым, — шепнула Таисия.

— Да это сам черт не разберет, как у вас говорят, — поспешил заметить Га. — Так вот, сидим друг против друга за столом; по стенам мои картины… Он взглянет — вздрогнет, наконец высказался:

— Рано или поздно, но хозяином мира станет он, спаситель, Антихрист. Он займет пустующее место…

Я ему:

— Любезный, да вы со своим хозяином опоздали, у нас давно уже есть свой хозяин, князь мира сего, дьявол, и он своего не отдаст…

Альфред тут прямо-таки со стула соскочил и так возбужденно стал бегать по мастерской, однако ничего не выкрикивал… Бегает и молчит. А я продолжаю:

— Он у нас крепко сидит, уверенно… Наши идиоты, даже которые молятся Богу, живут, наоборот, точно по его законам, точно, как ему надо… Сами, главное, имя сатаны произносят с возмущением, а действуют по его правилам… А те, ученые, скажем, которые вообще ни во что не верят, после смерти ни во что не будут верить и даже не поймут, умерли они или нет… И вообще, что с ними произошло… Потому что ни во что не верят, кроме своей науки… Циклопы, одним словом. Хозяин таких любит. И никакого Антихриста он к власти не допустит… Даже если ваш любимчик поклонится князю мира сего, ничего не получится… Такого не обманете. Он не тот, который делится…

Наконец-то Таисия рассмеялась. «Вошла все-таки, родная моя», — подумал Румов. А Рутберг продолжал:

— Альфред был возмущен до точки… Сначала еле выговорил: «Да как вы могли… Оскорбить спасителя… Это неслыханно, неблагодарно…» «Да я его не оскорбляю, а жалею», — отвечаю я.

Га охотно выпил винца, погрузился в него чуть-чуть и продолжил:

— Петр и Таисия, вы не представляете, как он взвился. Покраснел от гнева, и вдруг лицо его сморщилось, и по нему пробежала ехидная, злонамеренная улыбка. С такой улыбкой в Средние века королям подносили яд, даже в причастии. Он сказал: «Аллен, вы, живя здесь, отлично знаете, до чего дошел человек. Конечно, люди убежали от Бога, как крысы от света. Конечно, хозяином стал дьявол. Но подумайте о чисто современной ситуации. Неужели эти дебилы, погруженные полностью в заработки, в гонку за неживой, изнуряющей, тупой работой, в отдых с идиотским телевидением, и наконец, вершина всего — половой экстаз при входе в магазин, массовые покупки всякого барахла, массовое помешательство при этом. И так всю жизнь. А потом — могильный столб с надписью: „Деньги решают все“… Неужели вы думаете, что эти бессмысленные твари могут заинтересовать такую величину, как дьявол? Да вы смеетесь! Может, он еще заинтересуется тараканами? Извините, но это хула на дьявола. Современное человечество никому не нужно; оно бесхозно… Бесхозно, поймите вы это!» Вот примерно такую речь он выдал, — закончил Га. — Признаюсь, я был ошарашен. Как это я не заметил, что дважды два — четыре… Я смутился, как школьник, и проговорил: «Я извиняюсь перед сатаной, извиняюсь. Действительно, кого может соблазнить власть над такими дебилами, господа они или рабочие, все равно… Гротескный упадок налицо, причем при развитии изощренной технологии… Да они со своей технологией и себя уничтожат, и планету. А уже лет через десять, если живы будут, при таком духовном упадке литературных гениев будут искать в приютах для идиотов и имбецилов, лишь бы речь немного сохранилась… Такие книги станут бестселлерами и на Нобелевскую премию потянут, если, конечно, будут политкорректными…» Альфред тогда расхохотался на мое раскаяние, — рассказал Га.