– Договоримся, – предложил он. – Я буду с тобой, но ты потом уберешься на ближайшие пару дней.
«Никуда я не уберусь», – было написано на лице Карры.
– Не будешь попадаться мне на глаза. Сиди смирно в уголке, не мешайся.
«Можно», – нехотя согласилась тварь.
– И не будешь говорить у меня в голове.
«Как получится».
– Пусть получится, – с угрозой выдавил проконсул. – Лучше, чтобы получилось.
Глава 7
Папея
«Все народы господствуют над женщинами. Мы же одни, господствуя над всеми народами, являемся рабами женщин».
Марк Порций Катон. «Поэма о нравах».
Ближайшая пара дней выдалась хлопотной. Хорошо, что проконсул договорился с тварью, и та поутихла. Иначе трудно было бы решать дела. А дел привалило.
Вернулись лазутчики и сообщили, что варвары готовы напасть на малые лагеря, которые Руф расставил на их самых оживленных торговых путях. Слова «оживленный» и «пути» вызвали у Мартелла смешок. Кругом лес лесом, одна поляна ничем не отличается от другой.
– Здесь полноводные реки, – пояснил легат. – Нет дорог в нашем понимании. Местные сплавляются вниз на плотах, а вверх по течению тянут их на лыковых веревках. Конечно, используют пленных. Наши первые попытки проникнуть вглубь их территории и перерезать эти нити были связаны как раз с желанием отбить своих.
– А много пленных? – подал голос Лепид.
– Когорты три наберется, – кивком Руф подтвердил свои слова.
Кажется, они с Лепидом понимали друг друга: оба молодые, из бывших трибунов, недавно занявших пост благодаря его милости – то есть ему, Авлу, обязанных. Мартелл любил подвязывать людей на короткий поводок. Сколько таких «обязанных» предали его в Вечном Городе! Однако старая привычка брала свое – только подкармливая преданных, можно обезопасить себя.
Лепид часто бывал у Руфа и восторженно отзывался о его хозяйке. «Совсем ребята потеряли голову. Одна лацийка на все лагеря! Надо разрешить им взять дикарок после первого же рейда. Хоть командирам». Авлу вообще было неприятно, что кто-то, кроме него самого, ощупывает глазами Юнию и прикидывает на себя.
– Потому наши лагеря стоят на реках, – бубнил Руф, – на крутых берегах, у впадения одной в другую, чтобы нужно было рыть только один ров.
– Как же вы размещаете там четырехугольник? – подал голос Валерий, у которого просто в голове не укладывалось, что лагеря бывают и другой формы.
– Мы… – Руф запнулся, но продолжал по благосклонному кивку командующего, – изменили построение лагеря под местность. Треугольные проще размещать.
Авд поднял руку. Не надо подробностей. Они способны только шокировать такого приверженца правил, как Валерий Друз.
– Так у них, у этих лагерей, хватит сил, чтобы удержаться?
Рыжий легат помялся.
– Нет. Маловато людей. Если племена нападут, то задавят массой.
– Хотя и не знают правильного боя? – опять взвился Валерий.
– У них свое представление о правилах.
– У вас тоже, как я погляжу. Все меняете под их представления! – заместителя командующего было не унять. Но проконсул взглядом осадил друга.
– Так и должно было случиться, слишком давно стоим. – Он перевел глаза на Руфа. – И все же не будем забывать свои порядки. Именно они покорили нам полмира.
По горькой, кривой ухмылке легата, Мартелл понял, что тот не верит в покорение болотных дикарей, считает дело заранее проигранным. Так не пойдет. «Они тебя запугали, сынок».
– Не в том дело, что их много, – сообщил Руф. – А в том, что деревья тут заколдованные. Не удивляйтесь. Сами потом увидите. Они и подслушивают, и передают своим сведения. Даже горящие ветки в наших кострах. Я раз видел, как в огне появилось лицо здешнего колдуна и прислушивалось к нашему разговору.
– Что за чушь! – вознегодовал Друз.
– Однажды целый отряд пропал в лесу, – не унялся Руф. – А потом мы нашли их тела. Без единого ранения. Только лица синие и шеи сломаны. Корни елок задушили. Некоторые мертвые были по пояс утянуты под землю.
– Сказки! – вспылил Валерий.
«Никакие не сказки». Перед Авлом стеной встали собственные видения. Что бы, интересно, друг сказал, если бы мог знать, что за тварь сидит в углу его палатки и таращит на всех бездонные, непроглядные глазищи – темные-темные, мертвые-мертвые, без единой искры света.
И тут же ему вспомнились глаза Юнии сегодня утром – мокрое веселое солнышко. Хорошо с ней! Легко на душе. Точно нет ни Сената, который хочет его извести и все отнять, ни боли от общего издевательства и собственной ничтожности, ни домашней тирании, ни чудовищных видений. Просто нет и все. Когда она рядом, весь мир наполняется веселыми разноцветными пузырьками, а на губах – смешинки. Хочется глупо улыбаться и таращиться, чего нельзя такому важному человеку.
Однажды Авл видел старого пса, которому на голову села бабочка. Бедняга замер, не знал, как пошевелиться и не спугнуть хрупкое живое чудо. Да что ж такое с ним происходит? Куда податься?
А ведь если прикинуть, сама жена Руфа должна быть мрачнее тучи, столько горя пережила. Нет, смеется, поет. Откуда он знает, что она поет? Ниоткуда. Поет, и все.
– Не распускайте по лагерю страхов! – возмущенный голос Валерия вернул проконсула к реальности. – Деревья-людоеды, колдуны в кострах! Вы бы лучше вычистили из лагеря всех местных дикарок. Никто бы сведения не стал переносить.
– Они не переносят, – зачем-то вступился Руф. – Они боятся своих. У них принято избавляться от женщин, которые с врагом… ну, вы поняли. Убивают и их, и детей. Считают, кровь слабая.
Лацийская кровь слабая? Такое проконсул слышал впервые в жизни. Посмотрим-посмотрим. Но сейчас надо решать, как быть с немногочисленными фортами и их гарнизонами, которые ждали нападения.
– Подтянем всех к главному лагерю, – наконец, сказал Авл. – Не будем расходовать людей.
Так и сделали. Через пару дней стали прибывать войска – такие же усталые, угрюмые, как контингент Руфа. Казалось, эти люди совсем разучились улыбаться. Переняли у варваров привычку хмуриться. От дождей это? Или от серого неба? Нечему вокруг радоваться. Жизнь в еловом лесу тяжелая. Без солнца.
⁂
Между тем Вечный Город жил привычной суетой. И больше всех суетилась Папея, супруга Мартелла, так и не смирившаяся с его удалением.
Несмотря на годы, прожитые с таким неугомонным тяжелым человеком, она оставалась по-прежнему пленительна. Гордая голова, полная грудь, колыхавшаяся под шелковой столлой
[23], целый каскад ожерелий – те подчеркивают зрелую красоту и скрывают потерю формы там, где чистота линий необходима. Это муж не замечал, а Папея цену себе знала.