Предсмертная исповедь дипломата - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Ильин cтр.№ 8

– По моему в документе все изложено точно. Я сам мучился долго в поисках причины, но… не нашёл ни малейшего следа в этом направлении.

Я молча смотрел на посла, в страхе ожидая, что он объявит о моем отъезде в Москву вместе с гробом.

Так можно и должно было ответить послу – коротко и ясно. Но я видел, что спрашивает он не потому, что хочет каким-то образом запачкать моего друга, а он просто по-человечески переживает за него душою отца. Это было несколько неожиданно, поскольку в повседневной жизни посол не выглядел добрым страдальцем, а скорее это был вредный служебный сухарь. Но сейчас его явная озабоченность отца, у которого у самого было два взрослых сына и дочь, его стремление понять происшествие, сближали меня с ним. Я не мог ответить коротко и ясно. Пришлось как-то «раскрыть скобки»:

– Видите ли, Иван Иванович, разговоров у нас было немерено много, по темам самым разным. С чего начать?.. С политики? Константин ею всегда, даже когда был радистом на БДБ, интересовался. Особенно, внешней политикой, почему и со временем поступил в МГИМО. Как и все мы, настроен он был резко антиимпериалистически, считал, что с врагами государства трудового народа – СССР нужно сражаться неустанно и, если нужно, войной. На этой, в принципе, хотя и смягченной временем позиции, Костя находился до конца дней своих. Сбить его с нее противник не смог бы никогда. – Я немного помолчал и повторил, – никогда!

– Круг его личных интересов дальше службы, которая ему нравилась, не выходил. Он, конечно, очень любил семью, уделяя ей все свободное время. Правда, из этого времени он регулярно находил возможности для занятий спортом и чтения книжек, как он выражался, для души. Какого рода книжки? Разные, если он не брезговал ими.

Видя, что посол насторожился, я пояснил:

– Ничего особенного, Иван Иванович, в основном это были детективы, которых у нас в стране практически нет, или что-либо по истории. Комментировать прочитанное он не любил: он полагал, что это возможно лишь в порядке обмена мнениями, если собеседник эту книгу тоже читал. К Австралии, как к стране, и народу ее Костя относился положительно, считая что она в капиталистическом мире, пожалуй, наиболее разумная.

Я подумал немного и добавил:

– Если, конечно не считать Швейцарии. К русской эмиграции здесь он относился с изрядной долей скепсиса. Там у него контакты были, но поверхностные. Эмигрантов он, в целом, жалел, поскольку считал, что человеку следует жить там, где он родился, по принципу «где родился, там и пригодился».

Я замолк, вопросительно глядя на их превосходительство. Услышал вопрос:

– Скажите, Павел, а как у него складывались отношения с женщинами? Был ли он влюбчив или каким-то образом склонный к амурным приключениям?

– Нет-нет, на эти, там, всякие шашни и авантюры было у него строгое табу. Такое сложилось и по жизни. Мы с ним служили в Порккала-Удде, на нашей базе в Финляндии. Он в этой суровой боевой «дыре» прослужил пять лет. Такой тогда была служба на флоте. А у нас, в морской пехоте, матросы служили по четыре года. А там, на базе, практически не было женщин, если не иметь в виду жен офицеров и сверхсрочников. Поэтому мы при всей нашей молодости от женщин отвыкали. Романов у Кости там не было. С одной стороны: из-за отсутствия доступа к женщинам, а с другой, он был невероятно влюблен в свою девушку в Киеве, с которой намеревался составить семейное счастье. Так, к сожалению, не получилось, но привело это к тому, что он долгое время (уже после службы) женщин сторонился. Оно же ведь, Иван Иванович, как? – у одних долгое отсутствие отношений с противоположным полом вызывает неуемную жажду такого общения, разврат и распад личности. А у других притупляется чувство влечения, по привычке и инерции предшествующей жизни, подчиняется разуму. Иначе говоря, стремление и влечение в жизни, естественно, человек имеет, но контроль за ситуацией всегда обеспечивает разум. Костя относился именно к этой категории. Какой-либо глупости в этих делах он сделать не мог, для него это было бы противоестественным.

Я исчерпал себя и внешне спокойно ждал комментариев посла, но про себя я ужасно волновался, понимая, что его слова могут означать приказ о моем сопровождении гроба. Посол молчал долго, уставившись вновь в окно. По его виду я понял, что ему хотелось что-то спросить, но вместо этого он взял ручку и подписал проект телеграммы.

Затем посол по-прежнему молча смотрел в окно, и понятно было, что он решает какую-то проблему. Как и другие чиновные лица посольства, он не ожидал каких-либо серьезных выводов по службе. Ну пожурят, поставят на вид, но все же понимают, что несчастный случай – это одно, а доведение до самоубийства или, того хуже, до преступления – это другое. Последнего в нашем случае явно не видно, и такое мнение всех, а причину несчастного случая нужно искать в голове того, кто уже покинул сей бренный мир. Однако, зачем он это сделал? Нет ответа…

Я сидел и нервно ждал воли его превосходительства. Наконец…

Посол отвернулся от окна, надел очки, взял в руку перо, взглянул на меня, помолчал и, наконец, спросил:

– Вы, Павел, были с Ивановым не просто в хороших отношениях, вы дружили?

– Да, крепко и давно, лет пятнадцать…

– Близкие друзья, как известно, знают друг о друге всё, или, если не всё, то очень многое… В ваших личных разговорах, включая общение за бутылкой, не говорил ли он что-либо такое, что могло, скажем, вызвать у вас удивление или недоумение? Не мог же он быть всегда и всем доволен. Что-то же могло его раздражать или угнетать?

Чувствуя по тону недосказанность вопроса, я молча смотрел на посла пустым взглядом, который, наверное, ничего не выражал. Взгляд этот был задумчивым, поскольку я сам себе до этого задавал подобные вопросы, но ответов так и не нашел. Мне всегда казалось, да так оно и было, друг мой был всем доволен. У него, как он сам говаривал, был «морской порядок» во всем.

Порядок был, а человека нет. Значит, это был не тот порядок: во внешнем проявлении – да, а внутри человека, в его душе что творилось? Правда, и тут для меня вопроса, вроде как, и не было. Мне казалось, что я неплохо знаю душу друга, мы с ним беседовали о многих делах, в том числе сокровенных. Но… чужая душа – все-таки потемки. И, опять-таки, в этом случае мне так не казалось. Что ответить послу? Я пожал плечами и сказал, что ничего необычного, тем более тревожного, я в мыслях и словах Константина не находил.

Посол помолчал, а потом, с видом весьма недовольным, пробурчал.

– Ладно, можете идти.

Я поспешно выскочил из кабинета посла, сам не веря в то, что горькая чаша ехать в Москву меня миновала. Домой я летел, как на крыльях. Настю сдавил в объятьях так, что она еле выдохнула.

– Настя, в Москву не еду.

Вот так. Много ли человеку нужно для счастья?! А для горечи? Для неё надо много, поскольку с горечью человек все же борется, а со счастливой вестью – нет.

Под хорошую новость выпили мы с Настей за ужином по рюмке хорошего армянского коньяка, принялись с удовольствием за трапезу, которая была в меру примитивной, поскольку жене было очевидно не до кухонных тягот, но все-таки под настроение вкусной. И вдруг, звонок телефона. Мы с Настей переглянулись, лица наши вытянулись, решая, кому трубку снимать, друг на друга засмотрелись, а телефон продолжал настойчиво звонить. Внутренне я почувствовал, что этот звонок по мою душу, вышел из-за стола, снял трубку и не слишком радостно сказал: – Хай! – то бишь «привет» по-американски. В ответ слышу: