Предсмертная исповедь дипломата - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Ильин cтр.№ 7

И как сказал великий поэт: «… любви все возрасты покорны, её порывы благотворны…». Наверное, как это помнится, моя первая любовь состоялась в пятом-шестом классе к однокласснице Эле Резниченко. Там для меня, конечно, было все безнадежно. Все было против меня. У нее была изумительная голливудская внешность. Мы, имея в виду наши послевоенные времена, тогда только начали смотреть «трофейные» фильмы – американские с субтитрами – там впервые увидели голливудских куколок и от их броской внешней красоты обомлели. И вот эта Эля была для меня такой. Но дело было даже не в том, что она, при всей ее русской серьезности была эффектной блондинкой и, как я считал и до сих пор считаю или мне казалось, идеальной. Красивая девочка и пригожий мальчик могли бы между собой поладить, но…мы были разновозрастными, хотя и одноклассниками, и жизнь нас никак не могла хотя бы чуть сблизить. Она осталась в годы войны в оккупации, а я с семьей эвакуировался. И когда я появился в пятом классе в свои двенадцать лет, ей было уже, пожалуй, пятнадцать или около того. Из этого явствовало, что шансы мои даже на дружбу с ней были равны нулю. Тогда причем здесь любовь? Она – любовь – не только в моем воображении в то время, а, скорее всего, в том влиянии, которое этот человек оказал на всю мою жизнь.

Случай вышел простой, простейший даже. Мы идем как-то в теплый весенний день 1945 года всем классом в ближайший колхоз помочь в сельхоз работах. Прекрасное утро. Рано, но солнышко уже высоко. Идем цепочкой по тропинке. Эля за мной. В классе много ребят возрастом старше меня, все также по причине оккупации. Они в свои пятнадцать лет чувствовали себя уже как бы взрослыми, пытались курить (на папиросы, у них не было денег, а были вместо этого самокрутки – газетный обрывок плюс махорка). Предложили мне приобщиться. Разве я мог отказаться?! Принял самокрутку, затянулся достойно, даже не закашлялся, но…, желая выглядеть взрослым, стал сплевывать. И вот слышу сзади как бы ласковый, но уж очень насмешливый голос: «Паша, кончай маяться дурью! Тебе совсем не идет курить, ты выглядишь смешным…».

Спасибо, слова, сказанные на всю жизнь! Они не улетели на ветер. Я молча выбросил самокрутку, а потом в жизни никогда не брал в рот ни одной сигареты, даже всемирно известных фирм. К тому же, стал на дух не переносить табачный дым. Вот и скажите, я действительно любил эту девушку или мне показалось? Но заметьте, я даже запомнил ее имя и фамилию. Была эта любовь первая, хоть и безответная или… как-то иначе, скажем просто подростковая влюбленность? Ответ вряд ли может быть со стороны. Это человек решает сам.

И вот я смотрю на Настю сзади, смотрю волнительно и сам себе говорю: причем здесь первая любовь, вот она, моя любовь последняя, в ней моя радость и жизнь. Но это мои мысли. А Настя, оказалось, думает об ином. На вершине холмика, когда мы поднялись, она остановилась, обернулась ко мне и, как-то испытующе глядя на меня сощуренными глазами, спросила:

– Ты всегда будешь любить меня?

До сих пор, даже идя в ЗАГС, мы как-то избегали ставить этот вопрос вот так – в лоб, ибо, как сказано в очень и очень известной песне: «о любви не говори, о ней все сказано, сердце, верное любви, молчать обязано…» Все между нами изначально было понятно без слов, хотя наши перешедшие в брачный союз отношения были невероятно необычны, полны чувств, да, пожалуй, и просто невозможны.

На вопрос в лоб и ответ такой же:

– Да, если ты этого захочешь.

Она ласково взяла мою руку, не спеша чмокнула мою щеку и сказала, как выдохнула.

– Ты Пашка, и только ты, Паша, мой!

Оно бы на этом можно и поставить точку, но Настя почему-то продолжила тему вне логики.

– А костиной Леночке сейчас, вероятно, ужасно трудно…

Голос ее был приглушенный, если не виноватый. Я понял, что она на фоне нашего счастья жалеет другую женщину, счастье потерявшую. И в этом была вся она, Настя, вечно сочувствующая другим людям, готовая в любую минуту помочь. Но здесь был не тот случай: помогать было некому. В глазах Насти стоял укор, который я вряд ли смог бы объяснить. Прозвучал ее голос:

– Паш, а и в самом деле ничего нельзя понять? Ведь просто так ничего не бывает. И ты, вроде как поверенный в его делах, душеприказчик, тоже ничего не понимаешь и ничего не подозреваешь?

– Да, Насть, все это так. Я ничего не понимаю, подозревать – это его служба. – Я кивнул головой в сторону: к нам подходил в спешке Вдовин. И я, естественно, его имел в виду.

Вдовин, весь какой-то запыхавшийся и озабоченный, галантно раскланялся с Настей (я, кстати, заметил давно, что она ему была далеко не безразлична), стрельнул в меня внимательным служебным взглядом и сказал:

– Хорошо, что я вас застал, и вы никуда не отъехали. Паша, соберись с мыслями и топай к шефу. Мы сочинили проект телеграммы в Москву о событии, но… – Вдовин в недоумении дернул плечами, вздохнул и продолжил, – посол хочет с тобой пообщаться до того как телеграмма будет отправлена. Мне понятно недоумение на твоем лице, поскольку ты столько же ничего не знаешь, как остальные, но не спорить же с начальством?

Он немного помолчал, а потом с явным собственным неудовольствием добавил.

– Кого-то шеф хочет отправить в сопровождение гроба. Не исключено, что ты являешься основной кандидатурой.

«Вот те на! – я даже дернулся от неожиданности – этого еще не хватало. Видимо никто не хочет ехать в Москву гонцом с недоброй вестью. А почему Вдовин, похоже, не в восторге от моей кандидатуры? Наверное полагает, что ему было бы лучше поехать самому и там, в Центре, от всего отмазаться, поскольку лучше, чтобы была представлена версия во благо начальства и Вдовин иже с ним, а во мне, в том, что я буду стараться отмывать начальство, уверенности нет».

С искренним возмущением я возразил, ибо этого только мне и не хватало, но ответственный за безопасность колонии очевидным жестом руки показал, куда мне надо идти немедля. Я встретил беспокойный взгляд Насти, повернулся и уже отходя сказал:

– Думаю, что все дело не займет много времени. Ждите меня с дочкой дома.

* * *

В кабинете посол был один. Он сидел за столом, без всякого видимого интереса смотрел на лежащую перед ним бумагу и, когда я вошел и по его приглашению сел на диван, он протянул ее мне.

– Итак, молодой человек, я хочу, чтобы проект телеграммы вы прочитали, а я затем его подпишу. В общем и целом, ужасное событие обсуждено обстоятельно и со всех сторон. Мнение всех, в том числе и ваше, хорошо известно. Нам известен факт, поскольку он очевиден, а неочевидные причины будут ждать своего раскрытия. Об этом мы и пишем в нашем сообщении в Центр. Их там, – посол слегка пренебрежительно помахал рукой, как бы давая понять, что это его мало заботит, – это вряд ли устроит, но, как я понимаю, хоть расшибись, но что-либо конкретное нам пока не составить. Вы Иванова знали больше всех, мы радовались, глядя на вашу дружбу. Почитайте бумагу и скажите, не следует ли к ней что-либо добавить?

Посол задумчиво смотрел в окно, я читал документ, будучи вновь в сметенных чувствах. К документу я не мог ничего добавить, так и сказал: