Предсмертная исповедь дипломата - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Ильин cтр.№ 13

В общем я стоял опечаленный, не зная толком, что можно сказать или сделать. Будь эта комната Кости, мне бы наверное следовало молча ее покинуть. Но комната была моя, и кровать тоже, а моё топтание и вздохи ничем Кости помочь не могли. Меня, кстати, тогда очень впечатлила эта сцена тем, что я воочию увидел силу любви, которая может сломать даже взрослого и сильного мужчину. Это впечатление впоследствии пригодилось, поскольку пережив чужое потрясение, я как бы приготовил себя к собственным.

Понимая бессмысленность моего топтания, я было направился к двери, но услышал:

– Ты, Паша, не уходи, со мной все в порядке…, с кем не бывает?

Я подумал сгоряча: «со мной не бывает»!

– Все это, как видишь, неожиданно и горько. Меня предала та, которой я верил больше всего. Такая правильная недотрога, такая гордая и сильная, твердая… и добрая, умная и… дура! – сказал Костя, как выстрелил. Ты, Паша, заметил конец письма. Сообщает, что вышла замуж и из Киева уезжает. Ну и ладно, скатертью дорога, но в последнем письме, всего неделю назад, она писала о том, что любит, очень ждет меня, мечтает о нашем счастье. Чему верить, если, сообщая мне об этом, она наверняка планировала свадьбу с другим…

Костя задумался, я молчал и, наверное, сам того не зная «мотал на ус». В голову лезли обычные разговоры мужских компаний – а у нас, на базе, все компании были мужскими, ибо все мы были холостяками. И тема женской неверности в разных вариантах в разговорах там преобладала. Эта волнительная тема была как приправа к традиционному русскому горячительному. А на базе в магазинах была только водка да пиво. Коньяк мы могли смаковать только в отпуске в ресторане, а американскую и шотландскую самогонку (виски) мы даже там не могли откушать.

Костя сменил позу, сел на койке, а потом, не пряча своих печальных глаз, неожиданно спокойным голосом сказал:

– Ну что, Паша, сегодня воскресенье, в Морском клубе для нас, матросов, в который уже раз крутят «Карнавальную ночь», может сходим? Или ты пойдешь по офицерской тропе в Дом офицеров на танцы?

Мне действительно хотелось пойти в Дом офицеров на танцы, но… в данной ситуации планы нужно было менять. Больше о Стасе Костя никогда не вспоминал, но в его глазах поселилась грусть, отсвет тяжелых внутренних страданий.

Спустя три месяца Костя демобилизовался и уехал в Киев, а вслед ему в адрес киевского городского военкомата ушла рекомендация командования на поступление Константина Иванова в Московский государственный институт международных отношений. На прощальной вечеринке, когда Костя сообщил мне об этой рекомендации, я чуть со стула не упал, настолько это было неожиданным: ведь Костя мечтал о радиоинженерии и вдруг!

Когда я стал выяснять у него причины случившегося, то услышал.

– Знаешь, Паша, ты о том, как начальство всех уровней ко мне относилось? Хорошо. И вот меня вызвали в политотдел базы и сказали, что у них есть разнарядка рекомендовать достойного матроса в МГИМО. Я раскрыл рот от удивления и неожиданности, как и от незнания, что такое МГИМО. Мне это расшифровали, объяснили, что там, в общем-то, готовят дипломатов, ну и вообще…

Константин как-то игриво помахал рукой и продолжил:

– Из разъяснений я мало что понял, но после моего острого любовного краха у меня как то пропала тяга возвращаться в Киев. Я вообще решил было плюнуть на учебу, наняться в Таллине радистом на торговое судно и уйти в море далеко – далеко… Но, однако, это наверное не судьба. В общем, Костя, имея все преимущества военнослужащего, рекомендованного к поступлению высокой инстанцией, плюс к этому членство в компартии, по льготам в институт поступил, хотя он не был уверен, что у него хватит интеллектуальных возможностей потянуть изучение двух иностранных языков и общую гуманитарную и международную программу. Но Костя был из той породы людей, которые, взявшись за дело, не бросают его на половине пути. Первые два года из положенных шести он на самом деле превратился в раба учебы. Свидетельство тому тот факт, что он ни разу не позволил себе свидания с девушкой. У него её просто не было, отвык он от женского пола, злился на него. Я, кстати, ничего об этом не знал и не слышал, хотя изредка мы с Костей переписывались. Письма его были сдержанными и дружескими. Писал о чем угодно, но только не о девушках. И даже мои прямые вопросы по этой теме оставались, как правило, без ответа. У него, как я понял тогда, выработалась своя жизненная философия, в которой женщинам отводилась далеко не главная роль. Его переживания в этой связи, тем не менее, хорошо способствовали учебе, вообще его повседневной жизни. Как результат, на третьем курсе Костю избрали парторгом курса и тогда же ему дали понять, что в последующем по выпуску, его намерены использовать по линии Министерства обороны. Впрочем, похоже, я не совсем точен: о предложениях на свой счет Костя, видимо, узнал несколько позже, где-то на пятом курсе. Сужу об этом по своему опыту, поскольку сам получал различные «хитрые» предложения ближе к окончанию Института.

Переписывались мы не совсем часто, поскольку у обоих времени было в обрез. Однако, любые задержки в корреспонденции происходили, как правило, по моей вине. Костя был всегда исключительно точен: получив письмо, он тут же давал ответ. А у меня так не получалось: не позволял режим жизни и службы. Утащат нас куда-нибудь на широкие просторы Балтики, мучают то высадкой на берег, то посадкой на БДБ: тут уж было не до писем. К тому же, письма в базу шли закрытым порядком: их собирали и сортировали по воинским частям в Питере, а уже потом они официальной почтой пересекали на нашем (не финляндском) поезде границу. Второй маршрут писем пролегал через Таллин с использованием кораблей. Маршрут этот, однако, зависел от погоды, особенно в зимнее время. Был, естественно, и третий маршрут – самолетный, для срочных служебных дел и начальства.

Все шло своим чередом, но однажды, когда мы вернулись с очередных учений, я зашел в дежурку своей части, где в ячейки по алфавиту раскладывались письма, и был буквально сражен, не мог поверить тому, что прочитал в письме Кости: у него, оказывается, появилась девушка и он намерен на ней жениться. Вот так, сразу жениться! Для полноты впечатления в письмо была вложена небольшая фотография и дана общая характеристика кандидатуры.

Во все глаза, крутя фотографию и так, и эдак я рассматривал ту, имя которой было Елена. По фотографии, конечно, трудно судить о человеке, по письменной характеристике тоже. Физиономисты, пожалуй, все-таки обманывают, настаивая на том, что фотография может сказать о человеке все. Может, возможно, сказать многое, но лишь о состоянии человека в момент фотографирования. Жизнь показывает, что человек (и особенно женщина) с течением времени проходит разные стадии своей формации, которые напрямую связаны с тем, каковы его или её обстоятельства жизни. Человек – это, в принципе, – его душа, которая всегда остается в потемках. Говорят, что глаза – зеркало души человека. С этим трудно спорить, но… это должны быть живые глаза, которые только и могут проложить путь к живой душе. Но и здесь не все так ясно. Я, скажем, смотрел в улыбчивые глаза Кости в перерыве его несчастного матча с Настей и, сколь я не терзай себя воспоминаниями, я не видел приближения последующих ужасных событий. А вот по завершении матча глаза Кости были совсем другие. В его душу видимо закралось что-то черное, и глаза его потемнели, а в них поселилось какое-то отчаянье, которое я увидел, но в гаме всеобщего веселья не разглядел. И предполагаемую просьбу о помощи я тоже отметил, но не придал ей должного значения. Хотя иногда я сам не знаю: увидел я все это или додумал потом? Потом, под прессом тяжких дум и переживаний и чувства нечаянной вины, что я, вроде как, не пришел другу на помощь в нужный и трудный для него момент.