— Ваш друг Крыжовень от страшной судьбы избавил. И поделимся и подсобим. За работу, парни.
Зорин еще несколько раз поднимал в воздух колышки, десять размеченных лучей касались кромки круга мертвой земли.
— Залетного брита видал? — спросил Мамаев друга, берясь за лопату. — Волкова этого замечательного? Когда он только успел с Гелей обручиться!
— Спит Григорий Ильич и любопытства твоего утолить не сможет. Эманации над ним не дай боже, меня чуть с ног не свалило. — Иван тоже копал, вгоняя лопату на полный штык.
— А блохинская могила?
— Разорена. В яме гроб пустой распахнутый стоит. — Зорин отбросил аккуратно горстку земли. — Кладбищенский сторож сказывал, ночью барыня приехала за покойником, но опоздала. Кричала страшно, только сторож к ней выходить не стал. Семен на каждом доме в городе обережных рун наляпал, может, и на сортирах дворовых даже…
— Получается, сосуд для воплощения у некроманта уже имелся?
— Получается, что да.
— Это плохо.
— Это сейчас не важно. Ежели Семену удалось сущность закуклить, сосуд не сыграл.
— Почему?
— А я знаю?
— Ванечка, — Эльдар остановился, посмотрел вопросительно на друга, — не совершаем ли мы с тобою ошибки?
— Во-первых, Мамаев, я твое начальство, ты не раздумывай, исполняй, что велено, сам слыхал, как Крестовский на меня приказ оставил. А во-вторых…
— Что во-вторых?
— Что бы мы с изнанки сюда ни призвали, обратно закуклим, запечатаем. А Геля достойна того, чтоб по-людски ее похоронить, по-человечески. Семен — ладно, он сознательно на самоубийство шел, решил вечность роль печати на зле исполнять, но Геля…
— Ладно. — Эльдар поплевал на ладони, обхватил черенок. — Уговорил.
Народ из города продолжал прибывать. Скоро выжженное поле окружала плотная толпа. В ней уже сновали коробейники, будто на ярмарке, шныряли вездесущие мальчишки. Любят берендийцы вместе собираться, даже по таким вот странным поводам.
— Дяденька, — дернул Зорина за полу сюртука конопатый пацан, — а правду сказывают, что вы ее высокоблагородие отроете?
— Брешут. Не отроем, а в мир возвернем.
— А вы сильный чародей?
— Сильный.
К ним подошел совсем крошечный мальчик, взял конопатого за руку.
— Пошли, Мишка, эти и без нас сдюжат, пошли, Костыль там за леденцы торгуется.
— Да, ребята, ступайте, — Иван посмотрел на малыша удивленно, будто уловил в его чумазой мордашке знакомые черты, — здесь скоро полыхнет все.
— Полыхнет, — хихикнул малый и потащил приятеля подальше от чародеев, — уж известно, кто у вас по полыханиям начальник.
Эльдар поднял голову.
— Звать тебя как, шпингалет?
Он ответил, обернувшись через плечо:
— Митенькой.
Мальчишки скрылись в толпе. Мамаев посмотрел на Ивана, тот ответил недоверчивым удивленным взглядом.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в коей Евангелина Романовна в последний раз идет на поводу страсти к театральным эффектам
Кто при отправлении своей должности употребит какого-либо рода истязания и жестокости, тот за сие приговаривается… или к заключению в тюрьме на время от шести месяцев до одного года; или к лишению некоторых, на основании статьи 53 сего Уложения, особенных прав и преимуществ и к заключению в смирительном доме на время от двух до трех лет.
Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, 1845
— …лась.
Споткнувшись, я упала лицом вниз, кисельно хлюпнула макушкой, раздвигая ею чародейский полог, глубоко вздохнула и поползла вперед. Ладони коснулись шерстяного коврового ворса, в уши полилась музыка. Последняя была не очень благозвучной, механическая, навроде граммофонной.
— Какой неожиданно приятный визит! — Глубокий баритон принадлежал не Семену, тот бормотал «изыди». — Имею честь познакомиться с Евангелиной Романовной Попович?
Выползши из завесы полностью, еще обернулась через плечо, чтоб убедиться, что да, целиком, я, покряхтывая, встала на ноги. Обычная гостиная, приятная даже. И хтонь, сидящая в удобном кресле, тоже отвращения не вызывала. Носатый седовласый красавец в мундире.
— У вас с господином Асмодеусом одна личина на двоих? — спросила я. — Просто вот именно это тело я на вокзале в другой одежде лицезрела.
— Может, это я был? — усмехнулся красавец, подвигая к столу третье кресло.
— Не вы.
Усевшись подле Крестовского, я положила на колени сумочку, с нее текло, из прорехи грозилось высыпаться все содержимое.
— Отчего такая уверенность?
— Не думаю, что у вас возможность была свое логово покидать.
— Экая вы барышня раздумчивая.
— Мимика еще у вас иная, чем у Асмодеуса, — пояснила я дружелюбно. — И осанка. Асмодеус явно из военных отставных, а вы… Погодите…
Я бросила взгляд на Семена, вовсе не в поисках поддержки. Чародей бормотать прекратил, внимательно меня разглядывал. «Ну же, болван, это я, твоя Попович. Видение всяко лучший наряд бы себе сочинило. Это я, грязная, избитая, лохматая и голодная я!»
Механическая мелодия прервалась, скрежетнуло, будто действительно иглою по пластинке.
— Гелюшка, — позвала хтонь.
— Предположу, — вернулась я к разговору, — что генерал Попов вашим первым сосудом был. Правильно? И, стало быть, Асмодеус настоящий Теодор Васильевич Попов и есть.
— Браво! — Барин изобразил бесшумные аплодисменты. — Все верно. Но я предпочитаю использовать термин «аватар».
— Вместо сосуда? Богатое слово. Запомню на будущее, чтоб при случае блеснуть.
Упырь хихикнул и покачал головой, выражая сомнения то ли в моей способности мудреное словечко запомнить, то ли в возможности хоть какого-нибудь будущего.
Ткань юбки неприятно липла к ногам, я поерзала, из прорехи сумочки выпало несколько патронов, бесшумно раскатившись по ковру. Темные глаза упыря на них остановились.
— Почему ты девушка? — спросил вдруг Крестовский.
— Чего? — Одним глазом я пыталась удивленно воззриться на чародея, другим не упустить барина, который опускался с кресла на ковер и полз на коленках к ближайшему патрону.
— Почему ты до сих пор девица? — повторил Семен с нажимом. — Невинная!
— Это у тебя надо спросить!
Упырь поднял все патроны, пересчитал их, шевеля губами, заозирался, пополз на четвереньках под стол.
— Ты не спала с Волковым?
— Что это с ним? — Я подобрала ноги в кресло, барин шарил уже под сиденьем. — Семен, сделай что-нибудь!