— А здесь разве не возбраняется курить? — с вызовом спросил Щербак.
— А вы из полиции? — выгнула бровь девушка. Художник открыл рот, чтобы что-то ответить, однако ее реплика прозвучала первой: — Я не тебя спрашиваю, Олежка, — и она рассмеялась звонким мелодичным смехом. — Для полицейского ты слишком претенциозно выглядишь.
Щербак умолк, замешкавшись с ответом. Тарас Адамович решил вмешаться в разговор.
— Я менее претенциозен, однако тоже не из полиции.
Девушка улыбнулась.
— Что же вы здесь делаете, господин-не-из-полиции?
— Разыскиваю художника и балерину.
— Вы их нашли, — снова рассмеялась девушка. — Художник — рядом с вами, а я, надеюсь, пригожусь на роль балерины?
Тарас Адамович достал из-под лестницы, ведущей на сцену, старый колченогий стул и поставил его у столика.
— Позволите?
— Конечно, — выдохнула балерина очередное облачко.
— Итак, вы выступаете в этом театре?
— Иногда.
— Вы знакомы с Верой Томашевич?
— Да… — медленно молвила она. — Но ведь Вера…
— Что?
Девушка колебалась. Она пожала худеньким плечиком, повернулась в профиль к следователю, картинно выдохнула папиросный дым. Затем произнесла, растягивая слова:
— Мне говорили, Вера уехала. Возможно, с любовником. Афиши Интимного перепечатали, режиссер был недоволен.
Щербак уселся на ступенях лестницы, оперся рукой на согнутую в колене ногу и с притворным безразличием посмотрел на девушку.
— Когда вы в последний раз видели Веру?
— О, точно не скажу. Возможно, на репетиции, несколько недель назад.
Тарас Адамович рассматривал коридор: едва освещенный, извилистый. Одинаковые двери гримерных, реквизит в углу. Это здесь Мира Томашевич пыталась найти сестру, после того, как поняла, что в гримерной ее нет?
Девушка внимательно посмотрела на него:
— А о каком художнике речь? Кого вы ищете?
Следователь достал записную книжку, пролистал несколько страниц в поисках нужной фамилии.
— Господина Корчинского.
— Яся? Ярослава Корчинского?
Тарас Адамович аккуратно закрыл записную книжку, спрятал ее в карман.
— Возможно, Ярослава. Вы с ним знакомы? Знаете, где его можно найти?
Девушка погасила папироску, прижав тлеющий огонек к донышку крохотной керамической пепельницы, которую она прихватила с собой.
— В одной из гримерных. Он теперь экспериментирует — режиссер разрешил рисовать танцовщицам грим. Дай Ясю волю, он бы нарисовал им весь костюм, не надо было бы и ткань тратить, — она снова звонко рассмеялась.
Тарас Адамович быстро поблагодарил и направился по извилистому коридору туда, где прятались двери дальних гримерных.
Щербак тоже встал со ступеньки, бросив на прощание их собеседнице:
— Не кури здесь больше.
— Ты же тоже куришь.
— Я через мундштук. Так, по крайней мере, эстетично.
Смех-колокольчик был ему ответом.
— Как ее зовут? — спросил Тарас Адамович, когда Щербак поравнялся с ним.
— Ольга. Фамилию не знаю.
Художника они нашли не сразу. Пришлось несколько раз стучаться в двери разных гримерных, извиняться. Однако вскоре удача им улыбнулась.
Ярослав Корчинский оказался высоким блондином в перепачканной красками рубахе. С болезненно-зеленым цветом лица, как на мгновение показалось Тарасу Адамовичу. Однако потом он понял: приглушенный свет маленькой гримерной придавал такой оттенок всем без исключения лицам.
Корчинский краем глаза взглянул на гостей и вернулся к работе. Художник уже заканчивал трудиться над гримом, по крайней мере, так он сказал. Потому что Тарас Адамович, посмотрев на его работу — разрисованные лицо и плечи танцовщицы в ярких пятнах и полосах, — вряд ли смог бы определить, начало это работы или уже ее завершающий этап. Девушка напоминала хищную птицу, перо на голове красноречиво намекало на то, что догадка верна.
— Если это что-то из «Лебединого озера», то слишком… претенциозно, — бросил Щербак. Вероятно, его до сих пор смущало слово, которым наградила его несколько минут назад в коридоре балерина с папироской.
Тарас Адамович мысленно улыбнулся. Спустя мгновение Корчинский степенно ответил:
— «Лебединое озеро» не нуждается в дополнительном гриме.
— Странно, я думал, дай тебе волю, и ты нацепил бы лебедям клювы, — саркастически бросил Щербак.
— Преувеличиваешь. Я экспериментирую исключительно с новыми тенденциями в балете. Пластические этюды — вот где живопись на теле сочетается с движением и это прекрасно.
Тарас Адамович сел на пуфик у зеркала, Щербак прошагал к креслу, стоящему в углу.
— Снова скатимся к спору о красоте, — уныло молвил Щербак.
— Ты споришь не о красоте, — возразил Корчинский. — Красоту можно узреть и в классической постановке, и в современном искусстве танца. Я вижу ее и там, и там, ты же — только в классике.
Щербак с вызовом посмотрел на него.
— Сомневаюсь, что ты видишь красоту в «Лебедином озере».
Корчинский улыбнулся. Его красноречивые паузы почему-то не раздражали Тараса Адамовича. Он имел несколько вопросов к нему, но оставил их на потом, когда эти ценители красоты прекратят свой спор.
— «Лебединое озеро» — это не просто немецкая легенда о любви. Это еще и эстетика славянских хороводов в танце лебедей. Если копнуть глубже, — это древнейшая в мире история борьбы добра и зла, ее можно трактовать по-разному, — Корчинский задумался. — Я бы даже сказал — она требует того, чтобы ее трактовали по-разному.
— Для тебя трактовать и вульгаризировать — синонимы, — махнул рукой Щербак.
— Наоборот. Это поиски. Как думаешь, кто является главным образом балета?
— Это же очевидно.
— Тогда ответь.
— Одетта, королева Лебедей.
Корчинский провел белую полоску от виска к подбородку танцовщицы.
— Для меня это не очевидно. Почему не Одиллия?
Щербак колебался. Корчинский продолжил:
— Одетта — символ добра, Одиллия — темное начало, существующее в каждом из нас. Разве не интереснее было бы акцентировать внимание на ней, исследовать, что заставляет нас выбирать тьму? Почему Зигфрид поддается ее чарам?
Тарас Адамович внимательно вслушивался в разговор.
— Разве не интереснее было бы исследовать образ самого принца? Откуда это раздвоение — стремление к светлому и темному одновременно, он любит Одетту, при этом — жаждет Одиллии. Почему? Возможно, вот он — правильный путь: не наблюдать за белым и черным лебедями, а изучать образ принца?