Столь значительная разница в потерях дала кайзеру основания объявить о победе. Вне всяких сомнений, сам Шеер, его корабли и их личный состав проявили себя с наилучшей стороны, а сражение выявило серьезные недостатки в конструкции британских судов и тактике их командиров. В первую очередь это касалось системы связи между отдельными кораблями и между эскадрами. Битти не смог быстро и точно реагировать на смену обстановки на стадии столкновения, а во время боя дредноутов выявились недостатки в корректировке огня
[442]. Тем не менее говорить, что Ютландское сражение закончилось победой немцев, неправильно. Несмотря на то что Флот открытого моря понес меньшие потери, чем Гранд-Флит, оставшиеся корабли получили более серьезные повреждения и после боя соотношение основных сил изменилось с 16 к 28 до 10 к 24. В таких обстоятельствах немецкий флот в течение нескольких месяцев не мог рисковать и бросать вызов британцам, а когда снова стал покидать базу, то не осмеливался выходить за пределы внутренних вод
[443]. Вопреки распространенному мнению Ютландское сражение не было ни последним рейдом немецкого флота, ни его последним сражением. 17 ноября 1917 года в районе Гельголандской бухты немецкие дредноуты вступили в бой с британскими линейными крейсерами, а 24 апреля 1918-го Флот открытого моря показался у берегов Южной Норвегии. Вероятно, наиболее точно Ютландское сражение охарактеризовал один немецкий журналист, назвавший его нападением на тюремщика и возвращением в камеру
[444]. Бездействие и неудовлетворенность ситуацией в конечном счете привели к серьезным беспорядкам среди команд надводных кораблей Шеера — они начались в августе 1917-го и закончились полномасштабным бунтом в ноябре последнего года войны. После 1 июня 1916 года попытки немцев набрать очки в войне на море предпринимались только при использовании подводного флота.
Наступления на трех фронтах
В начале лета 1916 года Германия еще не хотела, по дипломатическим причинам, отменять выбранную тактику ограниченных операций подводного флота, а союзники не осознавали смертельную опасность такой отмены. Все их мысли были прикованы к масштабным наступлениям, планируемым на востоке и на западе. Они пребывали в убеждении, что после 19 месяцев патовой ситуации во Франции и Бельгии, года поражений в Польше и шести месяцев разочарований в Италии эти наступления принесут им решающие победы. 6 декабря 1915 года представители союзных держав встретились во французском штабе в Шантийи, чтобы согласовать свои планы. Жоффр настаивал на единой стратегии, но приказать не мог — только способствовать координации. В этом он добился успеха. Все сразу согласились, что небольшие театры военных действий (в Салониках, Египте и Месопотамии, хотя ситуация там внезапно ухудшилась) подкрепления не получат. На главных фронтах, наоборот, русские, итальянцы, британцы и французы обязались предпринять согласованные по времени наступления, чтобы лишить Центральные державы возможности перебрасывать резервы с одного фронта на другой, причем каждая армия должна была использовать все имеющиеся в ее распоряжении силы.
С момента начала окопной войны военная мощь союзников значительно возросла. Италия, самая слабая из основных союзных держав в промышленном и демографическом отношении, к началу 1916 года сумела увеличить число своих пехотных батальонов с 560 до 693, а формирований полевой артиллерии с 1788 до 2068. Численность ее армии в зоне боев увеличилась с 1.000.000 человек в 1915 году до 1.500.000
[445]. Россия, несмотря на тяжелые поражения 1914–1915 годов и огромные потери пленными после Горлице-Тарнува, сумела их восполнить новобранцами, так что весной 1916-го действующая армия насчитывала 2.000.000 человек. Более того, благодаря беспрецедентному росту показателей российской промышленности почти все солдаты были должным образом экипированы и вооружены. В период между последним мирным годом и 1916-м объем производства обрабатывающей промышленности увеличился в 4 раза, а химической, имевшей большое значение для выпуска боеприпасов, — в 2 раза. В результате производство снарядов выросло на 2000 %, артиллерийских орудий — на 1000 %, винтовок — на 1100 % (!). Производство стандартных снарядов для полевой артиллерии увеличилось с 358.000 штук в месяц в январе 1915-го до 1.512.000 в ноябре того же года. Впоследствии русские перейдут в наступление с запасом в 1000 выстрелов на одно орудие, что соответствовало запасам во французской и немецкой армиях. Кроме того, в подразделения поступало много другого оснащения — грузовых автомобилей, телефонов и аэропланов (до 222 в месяц), — необходимого для современной войны
[446].
Во Франции окопная война подстегнула промышленную революцию. Отчасти вследствие мобилизации женщин на фабрики (число работниц, занятых в металлообрабатывающей промышленности, выросло с 17731 в 1914 году до 104.641 в июле 1916-го) осенью 1915 года производство снарядов достигло 100.000 штук в день. С августа по сентябрь 1915-го выпуск полевых орудий увеличился с 300 до 600 в месяц, а ежедневный выпуск винтовок в этот период составлял 1500 штук. Производство взрывчатых веществ с начала войны выросло в 6 раз
[447]. Численность личного состава армии увеличиться пропорционально выпуску военной продукции не могла. Небольшая — по сравнению с таковой в Германии — демографическая база и высокая пропорция мужчин (более 80 %), призывавшихся в армию и пребывавших в резерве в мирное время, не позволяли Франции увеличивать численность действующей армии так же, как Германии и России, где до войны под ружье ставили меньше половины мужчин призывного возраста. Тем не менее благодаря умелой реорганизации и передислокации из тыла на фронт с января 1915 года до весны 1916-го были сформированы 25 новых пехотных дивизий. В 1916-м численность французской армии по сравнению с 1914 годом увеличилась более чем на 25 %
[448].
Больше всего из союзных держав усилила свою боевую мощь Великобритания. Напомним, что 7 августа 1914 года лорд Китченер, назначенный военным министром, призвал добровольцев записываться в армию. Он рассчитывал на 100.000 человек за три года — столько, по мнению Китченера, должна была продлиться война. Далее последовали призывы к «сотням тысяч», встреченные с огромным энтузиазмом, отчасти из-за обещания, что призванные вместе и служить будут вместе. Действительно, мужчины из одних населенных пунктов, с одного предприятия или одной профессии целыми группами отправлялись на призывные пункты, вместе проходили медицинскую комиссию, а затем подготовку и направлялись служить в одно подразделение
[449]. Многие называли себя батальонами друзей или приятелей. Самой большой группой среди них были «приятели из Ливерпуля» — четыре батальона, набранные преимущественно из служащих судоходных компаний и брокерских фирм города. Другие населенные пункты, поменьше, комплектовали отдельные батальоны, такие как «приятели из Аккрингтона», «друзья из Гримсби» и «товарищи из Олдема». Были и подразделения, состоявшие из добровольцев одной профессии (например, батальон трамвайщиков из Глазго) или национальности (в промышленном английском Ньюкасл-апон-Тайне сформировали по четыре батальона тайнсайдского шотландского и тайнсайдского ирландского полков). В первую «сотню тысяч» вошли многие из тех, кто до войны не имел работы. Следующие сотни тысяч — всего их было пять — формировались из идейных добровольцев, среди которых к январю 1915 года насчитывалось 10.000 квалифицированных инженеров и более чем по 100.000 шахтеров и строителей. Из этих громадных человеческих ресурсов военный министр смог сформировать шесть «новых армий», или «армий Китченера», каждая из которых состояла из пяти дивизий. Добровольцы присоединились к 11 дивизиям регулярной армии и 28 пехотным дивизиям добровольческих территориальных войск. К весне 1916 года Британия имела 70 боеспособных дивизий — в 10 раз больше, чем в мирное время, и 24 из них были дивизиями «новой армии», ожидавшими отправки на Западный фронт
[450].