Отсутствие Анны - читать онлайн книгу. Автор: Яна Летт cтр.№ 11

Молчу.

– Ну, я понимаю, ты бы получила тройку по алгебре, геометрии, английскому, в конце концов. Но биология… Это уж совсем.

– А то тогда ты бы меньше злилось?

– Аня, не начинай. Ну, уж, наверное, меньше злилась бы, потому что это хотя бы было не так глупо.

– То есть тебя злит, что я получила тройку по предмету, который люблю? Но почему? Если ты знаешь, что я люблю биологию и знаю ее, почему тебя вообще волнует моя оценка? Ты говоришь, что тебя бы меньше расстроила тройка по математике… И это, кстати, спорный вопрос, уверена, сейчас ты бы выносила мне мозги точно так же… Так вот, почему? Если ты признаешь, что я не бог весть как понимаю математику, почему именно это не расстраивает тебя больше тройки по биологии, которую я, как мы обе знаем, понимаю и люблю? Серьезно, неужели тебе самой не странно, что мои реальные достижения значат для тебя гораздо меньше, чем закорючка на бумаге? Почему моя оценка для тебя оказывается важнее, чем то, что я знаю и люблю?

Ну, окей, окей, конечно, я не сказала ей всего этого. Она бы никогда в жизни не дала мне говорить непрерывно так долго – перебила бы уже раз пять. Ну, по крайней мере, я написала то, что пыталась ей сказать или хотела ей сказать, и на что ей, разумеется, плевать. Как всегда.

Кончилось все как обычно – обвинением в неуважении. Смешно, как к этому все приходит каждый раз, когда ей нечего возразить. Интересно, продолжила бы она, если бы знала, как нелепо это выглядит со стороны, как я это ненавижу? Не знаю.

Сегодня, я видела, ей очень хотелось мне врезать. Она не делала этого уже очень давно, да и когда я была младше, могла разве что шлепнуть – не больно, но унизительно. Теперь, кажется, она бы с удовольствием приложила меня посильнее. Я чувствовала ее зуд, как свой собственный… Но она удержалась. Она так сильно держится за картинку „Идеальные мать и дочь“. Грустно и смешно. Ей так хочется иметь идеальную дочку, что она предпочтет всю жизнь закрывать глаза на реальную меня, чтобы не испортить картинку… А ведь единственный способ сделать ее реальностью, который у нас был, – хотя бы попытаться друг друга понять.

Интересно, как скоро окажется, что, в какие близкие отношения ни ввяжешься, все они при ближнем рассмотрении окажутся похожи на мою жизнь с мамочкой? Люди любят представления друг о друге, и упаси бог хоть полусловом, хоть намеком показать другому, что ты – совсем не сумма его о тебе впечатлений… Тебя сожрут живьем.

И вот так мы бегаем, бегаем, как олени по спирали, по этим чужим представлениям, бегаем всю жизнь, и с ума сходим от одной только мысли, что кто-то нас разоблачит. Никто и никогда не любит тебя за то, какой ты на самом деле, потому что никто и никогда этого по-настоящему не знает.

Добро пожаловать».

Казалось, кто-то с усилием ударил Марину по голове чем-то тяжелым и тупым. В мозгу тонко звенело, как будто в черепной коробке оказалась заперта маленькая разгневанная оса.

Марина с трудом открыла глаза. Кухня пропахла сигаретами и немытым телом, тяжелым, застоявшимся запахом горя. Это напомнило ей первые ночи с Максимом. Теперь трудно было поверить, что когда-то этот запах ассоциировался с животной, чистой, ярко-алой радостью. Марина с трудом выпрямилась, помассировала виски. Звон не уходил, и она хотела крикнуть Ане, чтобы она сняла уже наконец чертову трубку… А потом события вчерашнего дня ведром ледяной воды окатили ее и привели в чувство.

Рывком она поднялась со стула (кухня пошатнулась, но устояла), вышла в коридор, нашла трубку под ворохом шарфов.

– Алло, Марина? Это Анатолий Иванович беспокоит.

Трубка жалобно хрустнула, и Марина испуганно ослабила хватку.

– Да. Да, это я.

В трубке негромко кашлянули.

– Марина, мне надо, чтобы вы сейчас поехали со мной. Вы можете поехать прямо сейчас?

– Да, конечно. – Она слышала свой торопливый, испуганный голос и не узнавала его. – Мне только надо, надо позвонить на работу, сказать, что я не приду сегодня, и тогда…

– Сегодня суббота, – деликатно напомнила трубка, – вы работаете по субботам?

– Нет, нет, не работаю… То есть… Куда нужно ехать? – К миру медленно возвращались краски – вливались в реальность пульсирующими судорожными рывками.

– Просто соберитесь, хорошо? Я буду проезжать мимо вашего дома через полчаса, можем поехать вместе.

– Да, хорошо… Хорошо.

– Давайте. Скоро буду.

Трубка замолчала, и она вдруг поняла, что не знает, куда именно они поедут. Задвигая дверцу душевой кабинки, она снова и снова прокручивала в голове мельчайшие нюансы интонации Анатолия Ивановича, чтобы понять, о чем он умолчал. Интонация ускользала.

Прохладный душ не принес облегчения, и, ожидая следователя наскоро одетой, с влажными волосами, она сварила кофе. Сдерживая тошноту, выбросила пепельницу вместе с содержимым и открыла форточку настежь. Запах горя никуда не делся, но в квартире стало холодно. От сквозняка хлопнуло окно в Аниной комнате, и она машинально зашла туда, чтобы его закрыть.

В комнате был бардак – больший, чем обычно. Чужие люди, бывшие здесь вчера, все перевернули вверх дном. Ночник в виде фиолетового гриба был опрокинут и фосфоресцировал у ножки кровати. Темно-зеленые стены, темные шторы, которые сейчас приподнимал ветер, мягкий ковер, в темные петли которого всегда набивались бусинки, перья, обрывки бумаги и прочая дрянь. Пробковая доска в записках и рисунках. Мягкий игрушечный олень, с которым в детстве Аня была неразлучна, небрежно свисал с ручки кресла. Банка с бусинами, которые Аня использовала для своего странного рукоделия, была опрокинута, и Марина вздрогнула, когда бисер впился в ступню. Здесь ей были не рады.

Медленно она прикрыла окно, сгребла бисер обратно в банку, скомкала оставленные на столе золотистые фантики со следами шоколада, который еще недавно втихаря ела здесь обитательница комнаты – ее дочь.

Марина подошла к пробковой доске, разгладила агрессивно топорщащиеся во все стороны стикеры. Кое-где с выкрашенных серебристой краской гвоздиков свисали гроздья перьев, бусин, колокольчиков. Она столько раз бывала в Аниной комнате, но никогда не обращала внимания на то, что кажущийся хаос бумажек на пробковой доске был обманом. Записки, рисуночки и фотографии шли в понятном только владелице, но строгом порядке и образовывали спираль. В самом центре этой спирали Марина с трудом разобрала слова, написанные Аниным угловатым, неряшливым почерком: «Все, что зрится, мнится мне, все есть только сон во сне».