Майор и волшебница - читать онлайн книгу. Автор: Александр Бушков cтр.№ 37

– У меня тоже, – сказал я. – Я к тебе только со своими протоколами допросов приехал да за твоими. Остается личный вопрос. Не на час, но и не на пять минут. У тебя со свободным временем как?

– Откровенно говоря, навалом, – безмятежно сказал Чугунцов. – Мы тут, признаюсь по секрету, пребываем в некотором пошлом безделье. Агентуру сюда немцы не забрасывают, банды по лесам не бродят, всех, кого по циркуляру положено брать за жабры, взяли – бургомистров, полицейских, партийных функционеров и тому подобную публику. Половину сами повязали, половину немцы законопослушно сдали.

– Да, стучать они любят…

– Ого! – сказал Чугунцов. – Куда им до французов. У нас тут один парень из армейского управления летал в командировку во Францию. Так ему там местные, так сказать, коллеги объявление показывали, со входной двери местного отделения гестапо снятое. Интересное такое объявление. «Доносы ни в устной форме, ни в письменном виде не принимаются». Каково? Это ж как надо было гестаповцев задрать ворохами всякой чепухи…

– Такое объявление в музей бы…

– А вот те хрен, – осклабился Серега. – Они его сжечь собирались вместе с другими ненужными бумагами. Наш парень говорил: по его глубокому убеждению, как оскорбительное для национального самолюбия. Всему миру ведь известно, что французы – гордая и свободолюбивая нация, героически и стар и млад, боровшаяся с немецкими оккупантами. А тут такой пассаж… В музее у них будет висеть фотография какого-нибудь Жана Вальжана, который еще в сороковом году, глядя вслед марширующим немцам, героически подумал: «Придет час расплаты, проклятые боши!» Как-нибудь так… – и спросил с нескрываемым любопытством: – А что за личный вопрос у тебя вдруг образовался? Полтора года тебя знаю, и ни разу ты ни персонально ко мне, ни вообще в Смерш по личному вопросу не обращался. Даже интересно стало не на шутку… Излагай.

Вот теперь нужно было следить за каждым словом, семь раз отмерять – предстояла шахматная партия с сильным противником, которому «детский мат» не влепишь, а вот он тебе – запросто…

– Я издалека зайду, ладно? Иначе не поймешь суть дела. Личный мой вопрос прямо и неразрывно связан с моим комендантством…

– А что с ним не так?

– Да вроде бы все так идет, как должно идти, – сказал я. – Одна проблема – ходоки, они же просители. Немцы себя ведут как обычно: едва убедились, что их не будут ставить к стенке и угонять в Сибирь, полезли с просьбицами. Не так чтобы косяком, но ходоков хватает. Не они сами по себе меня напрягают, а просьбы. Попадаются и серьезные, к которым нужно отнестись со всем вниманием, а бывают такие, что хоть святых вон выноси… Вот, скажем, пришел главврач местной больнички и слезно просил хоть немножко лекарств и медикаментов – у него хоть шаром покати, поставки из аптечного управления гау, понятно, накрылись – областной центр еще под немцами. Ну, тут уж надо помочь… А потом приходит скользкий такой типчик и просит по всей форме выписать ему разрешение на возобновление деятельности его предприятия. Слово за слово, и быстро выясняется, что у него за «предприятие» – местный бордель. Райцентр, как-никак, негоже ему без борделя как признака европейской цивилизации. Правда, по городишку и бордель – всего-то шесть койко-мест…

– Ну а ты что? – с любопытством спросил Чугунцов.

– А что я? Объяснил ему, что к подобным заведениям наши военные власти относятся резко отрицательно и разрешать их не намерены. Он сразу не внял – ну, я позвал ординарца, Вася его в три шеи и наладил…

– Нам бы твои заботы, – хмыкнул Чугунцов. – Вот у нас вчера был случай – не чета твоему бордельных дел мастеру. Звонит Радаеву комендант наш, капитан Турсуев, и просит немедленно прислать сотрудника, причем не рядового, а кого-нибудь из начальства. Мол, дело насквозь политическое, и, по его разумению, не какому-нибудь простому оперативнику его разбирать. Тут я под рукой оказался, серьезных дел у меня не было, Радаев меня и отправил. Сказал, что Турсуев явно в нешуточном волнении, голос звенит, как гитарная струна. Я и поехал. Самому не на шутку любопытно стало: что за политическое дело в нашей дыре, которое к тому же такое, что рядовому оперативнику не по чину? Приезжаю. Сидит у Турсуева пожилой такой экземпляр, с благородными сединами, располагающий к себе дальше некуда с первого взгляда… Предъявляет две справки из наших комендатур, все честь по чести, с печатями и подписями комендантов. Просят наши военные власти оказывать всяческое содействие товарищу такому-то, старому коммунисту, соратнику Эрнста Тельмана, освобожденному из фашистского концлагеря Красной армией. Показывает фотографию, где стоит рядом с Тельманом, явно на каком-то митинге – Тельман речь держит. Потом снимает пиджачок, закатывает рукав рубашки и демонстрирует татуировку, лагерный номер. Ах ты ж, думаю, сволочь такая! Я сразу, как только его увидел, подумал: что-то щечки у него полноваты для старого кацетника ^[3], не один год, по его словам, мыкавшегося по лагерям. Одет, правда, безупречно, в том смысле, что так и должен быть обмундирован недавно вышедший из-за колючки кацетник – одежонка с чужого плеча, одно велико, другое мало, брючки в заплатах, пиджачок словно с огородного пугала снят, штиблеты разваливаются, кепка опять же велика… Но вот все остальное, эти его вещдоки! С Тельманом – грубоватый фотомонтаж, непрофессионально сляпанный. Да и снимок этот достаточно известный, и на нем никого рядом с Тельманом нет. А татуировка… Ты ведь видел и эсэсовские с группой крови, и концлагерные?

– Доводилось, – кивнул я.

– Ну вот. У немцев это поганое искусство, если только тут можно такое слово употреблять, было на высоте. Аккуратные такие татуировки, у лагерников – цифирка к цифирке. А у этого типа наколка довольно корявенькая: то ли не нашел мастера получше, то ли решил, что для русских варваров и так сойдет. Ну, я закипел, как самовар, но виду, понятно, не подаю, таращусь на него со всем уважением, леплю ему, как я рад видеть старого коммуниста, соратника Тельмана, заверяю, что теперь все его мытарства кончились, он среди друзей и братьев по партии. Интересуюсь: какое содействие мы вам, партайгеноссе, можем оказать? Мол, для соратника Тельмана все, что в наших силах… Ну, он начинает пальцы отгибать (если вы не знали, Сан Саныч, немцы не загибают пальцы, как мы, а наоборот, прижимают к ладони и отгибают). Паек бы ему, если можно, усиленный – отощал за годы лагерей. И ордерок на квартиру – у него-то ни кола ни двора, квартиру после ареста отобрали, семья неведомо где. Ну а поскольку партийная совесть ему не позволяет быть иждивенцем у советских товарищей, ему бы на будущее какую-нибудь работу в новой немецкой администрации. Он, изволите ли видеть, не сомневается, что мы после войны будем такую создавать из надежных людей, чтобы строила коммунистическую Германию. Боже упаси, он в начальство лезть не собирается, просто свой партийный долг видит в том, чтобы самым активным образом участвовать в строительстве новой Германии. Гладко так чешет, как по писаному, явно не в первый раз – надо полагать, – он и тем комендантам то же самое вкручивал. Думаю я себе: ага, коли просит квартирку, значит, собрался покончить с гастролями и осесть здесь. А на хрена нам этакое сокровище? И говорю ему: поедемте, дорогой товарищ, ваши вопросы решать. Привез в этот самый кабинет и взял с места в карьер – спокойно, вежливо, культурно объяснил, почему его «доказательства» – сплошная липа. Он и оторопел, не ожидал, что моментально расколют – раньше, с теми двумя комендантами, а может, с кем-нибудь еще, проскакивало… А я, не дав клиенту опомниться, сработал на контрасте, ну, горячий душ, ледяной душ… Грохнул кулаком по столу и давай орать с матами-перематами. Ты на что, рычу, руку поднял, паскуда? На чем вздумал паразитировать? На светлом имени товарища Тельмана? На братстве советских и немецких коммунистов? Тут тебе не родимая крипо ^[4], где ты явно был как дома, тут гораздо хуже. Да я тебя, сучий потрох, за этакие фокусы прикажу прямо сейчас расстрелять без суда и следствия, у нас с такими разговор короткий! Как он услышал про расстрел на месте, малость даже штаны намочил. В общем, все в точности по Ильфу и Петрову: сын лейтенанта Шмидта. Только Остап Бендер исключительно языком обходился, а этот о кое-каких вещдоках всегда заботился. Профессиональный аферист. У немцев с ними с давних пор обстояло неплохо, виртуозов хватало, один «капитан из Кёпеника» чего стоит… Всю свою «карьеру», начатую в молодые годы еще при кайзере, строил на том, что самозванствовал, как Хлестаков. Тот, правда, поступил так, потому что обстоятельства сложились, а этот вполне сознательно. То он фон барон, потерявший имение после конфискаций в Прибалтике, то ревизор из Берлина… В общем, в таком ключе. Весь список трудовых подвигов слушать было неинтересно. Ну и далее снова Ильф и Петров: зицпредседатель Фунт. Сидел при кайзере, сидел при Веймарской республике, сидел при Гитлере. Правда, уверял, что всякий раз недолго и редко – умел хвостов не оставлять. И я ему, в принципе, верю: жох еще тот. Когда мы пришли, быстренько ухватил конъюнктуру…