– Не выдержал бедный Николай Евсеевич, – кивнула
мать, подтвердив ее опасения. – Как это говорят – развязал, да?
– Не может быть!
В душе Лены сочувствие смешалось с острой брезгливостью. В
следующую секунду к ним добавился стыд за саму себя.
– У него, наверное, что-то случилось! Мам, а ты откуда
знаешь?
– Да ничего у него не случилось! – крикнула Ольга
Сергеевна из ванной, и шум воды заглушил ее последние слова.
– Что?
– Его соседка сказала, что ничего серьезного в жизни
Николая Евсеевича не происходило!
Она появилась в коридоре, промокая руки полотенцем.
– Я случайно обо всем узнала. Представляешь, позвонила
ему, чтобы спросить его совета по одному вопросу, а соседка оказалась в
квартире Мешкова. То ли за кошкой ухаживала, то ли собирала вещи ему в
больницу… Вот она-то мне и рассказала.
– Надо его навестить, – не задумываясь, сказала
Лена. – Ох, мам, как жалко его…
– Жалко, да. А представь, что бы случилось, если бы он
не в столб въехал, а в другую машину. Или в детей на остановке. Помнишь тот
случай, пару месяцев назад?
Лена помнила. Вдрызг пьяный парень, сидевший за рулем джипа,
вылетел на остановку неподалеку от их дома и сбил насмерть четверых людей –
троих подростков и беременную женщину.
– Можешь считать меня жестокой, – добавила Ольга
Сергеевна, – но я к нему не поеду. Что хочешь со мной делай, но не верю я
тому, что человек не может удержаться от выпивки, если захочет.
И Лена не поехала тоже.
К тому же ее кольнуло несколькими часами спустя. Поначалу
это пришло в виде смутного ощущения, что новость оказалась неприятной не только
потому, что жалко несчастного Мешкова, но сформулировать это четче она не
смогла. И только засыпая, вдруг поняла, что Николай Евсеевич повторил судьбу
старика, запойного пьяницы, которого она описывала с такой же нежностью и
грустью, с какой относилась к самому тренеру.
От этой мысли Лена тотчас проснулась. Беспокоиться было не
из-за чего – да, совпадение, каких только совпадений не бывает в нашей
жизни, – но ей стало не по себе. Она снова попыталась уснуть и уже
провалилась в дремоту, но в этом полусне перед ее глазами запрыгали строчки –
строчки собственного текста. Текст почему-то менялся, смысл его ускользал от
нее, и она никак не могла прочитать то, что сама написала.
Рассердившись, Лена встала, разыскала «Небесный колодец» и
открыла собственное описание трагедии, случившейся с второстепенным героем
романа, Иваном Трофимовичем. Это было лишнее, конечно же. Как только сон слетел
с нее, она окончательно вспомнила все, что придумала для старика. Захлопнув
книгу, Лена вернулась в постель и, сказав себе, что завтра же навестит Мешкова,
уснула.
На следующий день у нее нашлись дела, потом свалились
проблемы со здоровьем матери, и когда Лена вспомнила про тренера, навещать его
в больнице уже не имело смысла – старик давно вышел оттуда. Она все меньше
хотела ехать к нему, но смутное чувство долго тянуло, толкало ее, утверждало,
что она должна проявить хотя бы минимум внимания к Николаю Евсеевичу – в конце
концов, позвонить ему, раз уж ей было лень ехать на другой конец города! –
и Лена почти решилась сделать это. Но тут ее ударило новостью об Эльзе Гири.
Конечно, она была не Эльзой и уж подавно не Гири. Лена не
знала, как зовут эту девчонку с разбойничьим взглядом и привычкой подворачивать
джинсы – одну штанину всегда чуть выше другой, и отчего-то неизменно левую. Но
имена были неважны. Она видела ее – отчетливо, как всегда видела своих
героев, – на носу корабля, переодетой в мужскую одежду, с волосами,
серебрящимися от брызг, с хулиганской ухмылкой на загорелом лице. Такой она
очутилась и в ее книге.
О том, что девчонка-роллерша едва не убилась в парке, ей
рассказал сосед. По утрам он выгуливал глуповатого чау-чау, и Лена частенько
останавливалась перекинуться с ним парой слов, подозревая, что когда-то и он
окажется в одной из ее историй – возможно, даже вместе с собакой.
Когда он сказал «врезалась в дерево», Лена почувствовала,
что земля уходит у нее из-под ног. Прежде ей казалось, что это фигуральное
выражение, но теперь она убедилась в том, что это не так: мягкую пружинящую
почву, на которой отпечатались собачьи следы, словно потянули вниз и вбок, и
ноги у Лены тоже поплыли следом за землей. Чтобы не упасть, она схватилась за
собаковода и поймала его смущенный взгляд.
– Как – врезалась? – пересохшими губами выговорила
Лена. – Отчего?
Он встревожился, глядя на ее лицо, и стал спрашивать, хорошо
ли она себя чувствует. Это все было не то и не о том, и с испугавшей его настойчивостью
Лена повторила свой вопрос. Тогда сосед рассказал ей все, что знал, а знал он
не так уж и много – лишь то, что роллерша сильно покалечилась, едва не погибла,
а все потому, что не смогла вырулить на дорожке и объехать какого-то мужчину.
– Да не беспокойтесь вы так, – приговаривал
сосед, – она жива, а переломы – это дело такое, излечимое.
Попрощавшись с соседом, не в силах выдерживать его
сочувственный взгляд – конечно, откуда ему было догадаться о том, чем вызваны
ее расспросы и тревога, – Лена вернулась к себе, но не смогла дойти до
квартиры и опустилась на пыльные лестничные ступеньки.
Как же так… Сначала один, затем другая, и с такой
беспощадной, пугающей точностью! В центре Москвы неоткуда было взяться кораблю,
но зато в избытке росли деревья, которые вполне могли исполнить роль скал в
том, что касалось столкновений и близко прошедшей смерти. Николай Евсеевич не
ездил верхом, но водил машину – сложно представить образ ближе. Лена поймала
себя на том, что в панике пытается подсчитать – сколько героев умерло в ее
книгах? Искалечилось? Поломало свою жизнь? Раздавая выдуманные жизни, щедро
наделяя их горестями и радостями, резвясь, как ребенок с игрушкой, – кому
еще она испортила реальную судьбу?!
«Ты сошла с ума! – одернула себя Лена. – У тебя
мания величия! Так не бывает!»
Но в мыслях всплыло интервью известного писателя, которого
Лена очень любила. «Описывая своих близких, я никогда не выдумываю для них
ничего плохого, – сказал писатель. – Есть во мне глубокий суеверный
страх перед пересечением этих непересекающихся на первый взгляд параллелей:
жизни реальной и жизни книжной. Нам и впрямь не дано предугадать, как слово
наше отзовется, но не только в том смысле, какой вкладывал в эту строчку поэт.
Было дело, когда в жизни моей семьи происходили совпадения настолько пугающие,
что не стоит даже рассказывать об этом, чтобы не прослыть сумасшедшим. Я больше
не хочу рисковать».
Сидя на ступеньках, Лена чувствовала, как ее колотит, но не
могла понять, отчего – от того, что стены подъезда пропитаны холодной сыростью,
или от того, какая картина ей представилась. «Надо выяснить об остальных… А
вдруг и они тоже…»
Но выяснить это было невозможно. Не технически – с этим у
Лены как раз не возникло бы проблем: профессия журналиста давала определенные
преимущества в этом отношении. Но она испытывала страх, граничащий с ужасом.
Страх выглядел как строчка на белой, будто присыпанной снегом странице и
начинался со слов «А что, если»…