Приехали назад.
Мишка стал готовить шашлык.
Я нехотя наблюдала за его движениями.
От котла, где лежало нарезанное мясо, шел прозрачный запах. Мясо было посыпано мелко нарезанной зеленью и луком. Мишка, будто матушка к младенцу, часто подбегал к нему и кропил водкой. На шампур он насаживал мясо вперемежку с ломтями сырого сала и посыпал красным перцем.
Пальцы его лоснились от жира, и вид он имел препротивный.
Кулаком выдавил сок граната.
Мы сидели на поляне. Стояла в ряд водка, стаканы и ведра с водой.
Стаканов было много, в один мне наливали, а пила я из другого обычную воду, водку же незаметно опрокидывала в траву.
Через пару часов все едва ходили. В траве лежало готовое жареное мясо, и тут же сидели и ждали собаки. Люди уже не обращали внимания ни на мясо, ни на собак. Мужики тихо гудели:
— Когда Блохин женился.
— Погоди, когда это было? В семьдесят пятом или в семьдесят шестом?
— Не помню. Но точно помню, что я в тот год пришел из армии.
Я разомлела под негромкий мужской треп.
Вдруг послышался женский визг. У Светы началась истерика. Она всех убеждала, что ей нужно звонить домой, что ее сын ждет, что ему холодно.
— Я позвоню Сереже! — схватила меня за руку. — Он маленький, маленький, он один дома. Скажи ему, чтобы отвез меня позвонить.
— Ты же ему и поесть оставила, и все?
— Отдыхай! Не видишь, я пьяный, какой, нахуй, ехать?
— Да, он у меня такой молодец, он сам себе и приготовит, и… — она увлеклась рассказам о том, какой замечательный у нее сын, и ей вроде стало лучше. Она уткнулась в мое плечо и на минуту затихла.
Через минуту все началось снова.
— Он там один, мне нужно ему позвонить.
— Так почему ты его с собой не взяла? Я же просил взять его с собой, — ее кавалер начал злиться.
— Я не стала его будить так рано, попробовала, а он глаза приоткрыл — ничего не понимает — и дальше спать, ну, я ему записку написала, а теперь мне надо ему позвонить…
Света вскочила:
— Отвези меня! Я говорю, отвези!
— Иди проспись.
Она подступила к нему вплотную:
— Денег у тебя теперь, как у дурака махорки, вот ты и кобенишься! А я знаю, откуда эти деньги.
Он ударил ее по лицу.
Она упала, хотела вскочить, но не смогла и заплакала:
— Ублюдок! Ублюдок! Ублюдок! Тварь!
— Не все вальты в колоде.
— Твоей дуре тормоза нужно продуть, суке! Пиздит много.
Мне поручили о ней позаботиться. Она сидела на траве и молчала. В глазах плыла пустота.
— Хочешь, покажу тебе наше озеро?
Мы медленно пошли к лодочной пристани.
Берег низкий, под кустарником, прогнивший пирс и старая лодка.
Чуть поодаль, за густым ракитником, можно было разглядеть небольшую баржу с деревянным, неопрятно выкрашенным красным домиком. Оттуда слышен был лай собаки.
По травянистому скосу мы спустились к лодке, стараясь не поскользнуться. Пьяная попутчица моя крепко держала меня за локоть и закричала, когда лодка накренилась вдруг от наших неровных движений.
Она поместилась, наконец, подле меня на узкой влажной скамье, и взгляд ее снова мертвенно застыл, остановившись где-то на горизонте. Золотистые отсветы играли на ее руках, покрытых светлым пушком. И вся она казалась зачарованной ослепшей самкой лесного зверя.
Вода была на удивление прозрачной, и сквозь нее четко просматривались огромные разросшиеся корни старого прибрежного ильма, под которым привязана была наша лодка. Корни были сплошь усыпаны крупными светящимися шарами улитковых раковин. Я потянулась, чтобы сорвать одну из них, но движение мое спугнуло пригревшуюся на склоненном к воде стволе нашего ильма гладкую прудовую лягушку со светло-зеленой полосой вдоль хребта. Лягушка с громким всплеском соскочила в воду, а я механически отдернула руку и снова покачнула лодку. Движение это вывело из оцепенения мою спутницу, и началась долгая ретроспектива испарявшихся видений ее юности, перерываемая лишь редкими всхлипываниями рассказчицы.
В озеро, разбрызгивая воду, залез Мишка. В одной руке у него был шашлык на шампуре, в другой — бутылка пива. Он остановился по пояс в воде, пузатый, увешанный водорослями. А за ним блестели натянутые над водной гладью капроновые лески.
Потом он подошел к нам и рассказал, что в детстве они нашли здесь труп женщины, похожий на сдувшуюся резиновую лодку. Они еще пацанами были. И катамаран у них имелся. Плыли по озеру. Лежала зеленая резиновая лодка у тростниковых зарослей. Он видел, что лодка, но как-то жарко было и скучно, и он сказал, что никакая это вовсе не лодка, а женщина, вон, мол, как ее раздуло, а та желтая перетяжка — это лямка от купальника. Поспорили на коньяк. Подплыли. Действительно, женщина. Раздуло ее, давно, видно, утонула.
— Прибили мы ее к берегу, я сторожу, а приятель звонить пошел…
Гораздо приятнее общаться с мужчинами, чем с подпитыми дамами.
Мишка рассказал, что сейчас нерестятся вьюн и верховодка.
Потом мы отволокли Светку в одну из спален, на второй этаж, а мне они определили спальню на первом.
Я закрыла дверь.
Спальня была прозрачная, просторная. Через окно пылило солнце и растекалось по смоле сосновых стен. Две кровати, застеленные тяжелыми пурпурными покрывалами, крахмальное постельное белье, как в гостинице. Темно-синие обои с букетиками. Впрочем, точные описания букетиков на обоях — забава, достойная Мопассана, и я не стану с ним в этом соперничать. На стене висела картина, изображавшая глухариный ток, и пыльный медальон из кабаньих клыков.
Я наконец осталась одна в комнате. Разделась и уснула.
Проснулась, когда уже вечерело, тихо оделась и вышла из комнаты.
Посидела на крыльце.
Скоро все тоже проснулись. Света вышла счастливая, с ним.
Мы умылись из ведра, оставили парней пошли варить кофе. Оказалось, что спали мы четыре часа.
— Мы с ним лежали, обнявшись, а знаешь, что женщине надо? Только бы лежать, обняв его, и больше ничего, ничего, понимаешь?
Ничего я такого не понимала. Понимала, скорее, мужчин, когда они устают от женской болтовни.
Мы сидели на поляне у мангала, завернувшись в ватники. Мишка шевелил угли. В его волосах блестела зола. Раздувал огонь.
Вечерело. Стрекотал сверчок, чавкали под ногами гнилые яблоки.
Уезжая, они сгребали все в ведра — жареные куриные бедрышки, куски мяса и копченых колбас, хлеб, суставы с глянцевым хрящом, овощи, хлеб, огузки, кострецы, водочные бутылки, французские булки.