…
Семейная жизнь Ральфа удалась.
До настоящей пугающей старости было еще далеко.
Другие дети Ральфа — дочка и сын выросли и работали в Баварии. Раз в месяц звонили отцу.
На могиле его родителей красовался солидный мраморный памятник.
Работа нервировала в меру.
Отношения с бургомистром, бывшим одноклассником, были задушевными. Иногда, они даже пили вместе пиво в «Золотом петухе». Не все члены городского совета были его друзьями, но даже во врагах Ральф чувствовал интуитивную поддержку властной корпорации. Между собой они позволяли себе роскошь враждовать, интриговать, изредка и пожирать себе подобных… но для всех остальных — они были сплоченной группой управляющих, связанной множеством невидимых для непосвященного связей… Полулегальные гешефты, совместные поездки… Лазурный берег, Сардиния, Гштад, Санкт-Мориц… дружба семьями… общие врачи… путаны… банки…
Ральфа приняли в Ротари-клуб и городскую масонскую ложу.
Было отчего радоваться жизни по дороге на рождественский базар…
Единственное, что омрачало прогулку, было нахлынувшее на него ни с того, ни с сего неизвестное до сих пор Ральфу чувство — ему вдруг показалось, что все, что он видит вокруг себя — как бы не настоящее. Не настоящий день. Не настоящее солнце.
Ролевая игра? Кого и с кем?
И ты сам — тоже не настоящий. А какой? Пластилиновый? Может быть.
Театральные декорации? — спрашивал он самого себя, глядя вокруг себя и посмеиваясь.
Нет. Тут небо и горизонт. Нарисованы? Слишком хорошо. Так не бывает. Все бывает.
Кино? Тоже нет. Скучно. Какой я герой? Никакой.
Сексуальная фантазия? Чья…
Нет, скорее, это описание в тексте. Неопределенное… безответственное…
И дома на заглавные буквы похожи. Даже не на наши…
Кто-то пишет про меня, — смутно догадывался он, — и он имеет власть сделать со мной и со всем этим… все, что ему заблагорассудиться. Черт побери, до чего странное и неприятное чувство.
Эй ты, там…
Бедняге Ральфу стало казаться, что это чувство его охватывало в жизни не раз… что вся его жизнь приснилась ему сегодня ночью. Или — за несколько секунд до пробуждения.
Кризис среднего возраста?
Ипохондрия своего рода?
…
Как раз тогда, когда Ральф и Лени, оба высокие, стройные, импозантные, в длинных дорогих пальто, Ральф с белоснежным шарфом, Лени с огненно-красным, подходили со стороны Кассберга к Рыночной площади, на которой располагался базар, произошло нечто… что отвлекло Ральфа от неприятных мыслей о пластилиновом мире, но заставило вспотеть от ужаса.
В длинном и узком окне городской Ратуши Ральф увидел нагую женскую фигуру с отвратительным лицом. Огромный нос начинался на лбу, а заканчивался на подбородке. Глаз и губ видно не было.
Ральф решил, что он окончательно и бесповоротно чокнулся. В отчаянии спросил Лени: «Посмотри на башню… над Роландом, в окне… видишь фигуру? И тебе, вообще… не кажется, что все ненастоящее?»
В это время они как раз входили на базар через щедро украшенные разноцветными лампочками ворота, через которые можно было бы провести боевого слона. Лени уже нашла глазами палатку с носками и чулками… и рвалась к ней. Поэтому она не приняла всерьез слова мужа и даже не взглянула на башню.
Ральф уже пожалел, что спросил жену… зачем ее мучить… отпустил ее с миром и зажмурился…
Затем посмотрел на башню еще раз… вот Роланд… вот и окно… пустое!
Померещилось…
Ральф погладил свою красивую седую голову со стрижкой ежиком, ему почему-то захотелось закурить, хотя он не курил уже лет тридцать.
Ну, голова у меня настоящая…
Понюхал воздух. Пахло жареными сосисками.
И воздух настоящий. И нос.
Подошел к Лени. Та перебирала и щупала бежевые и темные носки, соединенные вместе в три или в шесть пар.
И носки настоящие!
— Милая, я пойду, поищу глинтвейн и орешки…
— Только не уходи далеко, если потеряемся, я позвоню.
— Хорошо. Но я не взял с собой мобильник. Иначе замучают звонками.
— Тогда встретимся у большой пирамиды. Ее отовсюду видно.
Ральф отошел от носочного киоска, прошел метров двадцать пять и вдруг застыл как вкопанный. У небольшой палатки с глинтвейном.
Та же страшная нагая дама с огромным носом как ни в чем не бывало разливала в белые фарфоровые кружечки горячую черную жидкость, пахнущую перегаром и корицей.
Нет, все-таки театр!
Посетители базара забирали свое пойло… платили ей, получали сдачу… так, как будто у нее обычное человеческое лицо, а не чудовищная образина… как будто она нормально одета. Вероятно, они видели ее иначе, чем Ральф. И именно это, а нее ее нагота и безобразие испугали его. Он не хотел становиться отщепенцем-кверулантом, уродом-ясновидящим…
Еще меньше Ральф хотел бы стать героем пьесы. Надутым Гамлетом или озабоченным Фаустом. Он, особенно сегодня, и особенно тут, на рождественском базаре, хотел быть как все… хотел быть простым бюргером, пришедшим на базар попить глинтвейна и поесть жареной колбаски…
Протер глаза, пощипал себя за худую жилистую руку…
И обратился к автору: «У тебя совесть есть? Крути кино назад».
Горько посмотрел на небеса, потом малодушно скосил глаза в сторону и отошел от киоска с глинтвейном. Вернулся к Лени, которая как раз протягивала продавщице двадцать евро.
Продавщице?
Ральф поднял глаза… да, его страх оправдался… эта продавщица… это тоже было она. Жуткая нагая. Чудовище. И Лени не видела этого!
Ральф быстро повернулся к ней спиной и ахнул…
Все продавцы и продавщицы во всех киосках… все они были…
Болезнь прогрессирует, — подумал Ральф, — быстрее, чем я привыкаю к ее симптомам.
И тут же получил подтверждение этому.
Не только продавцы, но и все посетители базара, даже маленькие дети и старик в инвалидной коляске — превратились в эту… нагую фурию.
И Лени тоже.
Только он один оставался самим собой. Собой ли?
Поразительно, но все эти существа вокруг него продолжали делать то, что делали до своего превращения. Торговались, беседовали друг с другом о семейных делах, пили глинтвейн, что-то искали, находили… бывший ребенок все так же орал… а нагая на месте старика вертела колеса инвалидной коляски.
Лени-чудовище стояла рядом с Ральфом и держала в руках шерстяные носки.
Это уже слишком!
…
Затем этот странный, больной и неестественный мир стал на глазах у Ральфа разрушаться.