Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников - читать онлайн книгу. Автор: Марсель Паньоль cтр.№ 67

На второй год она принялась почти безостановочно разговаривать сама с собой, вполголоса, улыбаясь и то и дело на разные лады меняя выражение лица, словно на сцене; речи, которые она произносила, были совершенно удивительными. Часто в них упоминался какой-то майор, очень красивый мужчина, непременно вежливый и предупредительный, чья жена, женщина с усиками, увы, отличалась невыносимой грубостью: эта женщина устроила настоящий скандал, и потому пришлось покинуть Сайгон. Когда расставались, майор плакал. Еще упоминался директор театра в Тананариве: редкий хам, который никогда не держал своих обещаний и бросался людьми, словно это были «старые носки», тогда как главный администратор Гэте-Лирик, несравненный Арман, вел себя как истый джентльмен. Дальше шло: «Я не была бы здесь сейчас, если бы он не умер, поскольку он хотел дать мне партию Манон в парижской Опера. Впрочем, я туда поступила благодаря Виктору, правда только в хор».

Батистина качала головой, не понимая, о чем шла речь, а Манон думала, что все эти господа, должно быть, были друзьями отца, но вопросов не задавала.

С некоторых пор у матери появилась мания: писать людям, которые жили в Марселе или Париже; она сама относила письма на почту в Ле-Зомбре; порой у нее вырывались жалобы на то, что она никогда не получает ответа, при этом она приговаривала: «От Армана этого следовало ожидать, это в его духе! Но Виктор меня удивляет… Это на него совсем не похоже! Хотя, может быть, его уже тоже нет в живых… И все же я не отступлюсь…» И снова бралась за перо.

Манон натянула железную сетку вдоль стены, которой заканчивалась ложбина меж холмов, и вдоль гряды, служившей ее продолжением, и каждый год по весне сажала черные семена: до середины осени азиатские тыквы покрывали камни и скалу плотным зеленым занавесом; в шести клетках Манон держала дюжину кроликов. Она с душой отдавалась поддержанию в порядке небольшого хозяйства, чье благополучие оправдывало надежды ее отца, которым не суждено было сбыться при его жизни. Каждый месяц она относила толстухе-перекупщице, той, что сотрудничала с отцом, четырех или пятерых кроликов, упитанных и цветущих на вид, которых весь год кормили азиатскими тыквами. Урожайность тыкв была так велика, что осенью Батистина выставляла на продажу в Обани столько этих овощей, сколько была способна увезти ослица.

Из-за необычности плода вначале дело не заладилось: люди недоверчиво поглядывали на твердые шары зеленого цвета, а один балагур предложил Батистине общими усилиями запустить фабрику по изготовлению бильбоке; но в дело вмешалась толстуха-перекупщица и запустила иную фабрику – по изготовлению оладий из тыквы, которые ее дочь жарила тут же на рынке на огромной сковороде, используя жаровню, какими пользуются торговцы каштанами…

Батистина сильно сдала, ее лицо, обрамленное седыми волосами, сделалось маленьким, сморщенным. Она теперь почти все время молчала, но работала не покладая рук, как заведенная.

Это она ухаживала за небольшим огородом, который могла поливать сколько душе угодно благодаря роднику, в котором не иссякала вода.

Утром и вечером она доила дюжину коз, из синеватого молока холмов делала небольшие сыры с вкраплениями чабера на манер пастухов из Банона, из распиленных стеблей тростника и камыша плела круглые корзины для корзинщика в Обани, а по вечерам сортировала душистые травы, которые Манон собирала в холмах.

Это были пучки фенхеля, букетики тимьяна, чабера, перечной мяты, а главным образом руты, довольно редко встречающегося растения, которое запрещено продавать, потому как оно служит для приготовления настойки дьявола, которую пьют все самки, желающие выкинуть. Козам оно хорошо известно, они до него никогда не дотрагиваются, разве что когда чувствуют: плод выйдет неудачным и не стоит давать себе труд вынашивать его.

Все эти мелкие промыслы служили подспорьем семейному бюджету, главный же доход поступал от нелегальной продажи дичи, попавшейся в силки и капканы. Так богатства холмов позволяли трем женщинам жить, не задумываясь о завтрашнем дне.

Иногда по воскресеньям к ним на огонек заглядывали Энцо и Джакомо, когда им по долгу службы приходилось наведываться в рощу Ле-Зомбре или в лес Пишорис; они приходили к полудню, принося с собой два ящика сосновых шишек с ядрышками или грибов, четыре или пять бутылок вина в холщовой сумке и большой пакет из поблескивающей остатками соломы жесткой желтой бумаги, в котором находилась дюжина отбивных. Все это они выкладывали на стол в кухне, после чего вешали на стену свои красивые синие куртки, зеленые шляпы, красные галстуки и снимали воскресные туфли. Оставшись босиком, они расчехляли топоры Джузеппе, чтобы заготовить дрова для очага. И как же была счастлива Батистина, когда вновь раздавались звонкие удары больших топоров с изогнутыми лезвиями! Потом они выполняли кое-какие тяжелые работы, такие как приведение в порядок дорожки, пострадавшей во время осенних гроз; это они, например, сложили из кругляка домик для коз и из камней, скрепленных цементом, небольшой водоем для полива огорода. После обеда, сидя в тени, падающей от скалистой гряды, они распевали пьемонтские песни, Манон аккомпанировала им на заветной губной гармошке отца, а Батистина улыбалась сквозь слезы. Когда они вечером уходили, то непременно раза два-три оборачивались и махали издалека рукой; от их присутствия всегда что-то оставалось: чувство надежности, ощущение, что в случае несчастья либо опасности оба здоровяка явятся по первому зову…

* * *

Манон исполнилось пятнадцать лет, но выглядела она старше. Вместе с матерью они перешивали старые театральные костюмы, дорогая ткань которых поблекла от времени, но сохранила прочность, поэтому юная пастушка обегала гарригу в платьях из выцветшей парчи, в болеро из полинявшего шелка, а от дождя укрывалась накидкой, отороченной позолоченной бахромой, – остатками костюма оперной Манон.

Из-под этих великолепных лохмотьев торчали загорелые руки сплошь в царапинах, полученных от соприкосновения с колючим дроком и боярышником, и длинные мускулистые ноги, нередко почерневшие от бега по сгоревшим участкам леса, где трава более густая и где сами собой попадаются, так что порой их нет надобности искать, небольшие вереницы сморчков, напоминающих головки в капюшонах. Ее облик дополняли густая грива вызолоченных солнцем и высушенных ветром волос до плеч, глаза цвета морской волны, сверкающие из-под падающих на лоб завитков, и сияние, исходящее от лица, – зрелые брюньоны сохраняют подобное сияние лишь день, но на гладких девичьих щеках оно держится по три-четыре года.

Энцо, проживший на земле уже четыре десятка лет и заявлявший, что знает жизнь, часто говаривал: «Мадонина! Еще годик, и ты станешь такой красоткой, что и подумать страшно!» А Джакомо, тот ей однажды в шутку посоветовал: «Пойдешь в город, ради бога, не забудь черные очки, иначе сожжешь их всех!»

Она была горда, слыша такие комплименты, и смеялась от удовольствия.

Каждое утро, спустя час после наступления рассвета, после того как Батистина заканчивала доить коз, Манон выходила в путь, держа в руках палку из можжевельника. Пронзительный пастуший крик оглашал окрестности: «Билибили! Билибили!» Козы дружно следовали за ней, ослица и черная собака замыкали шествие.