Ветер западный - читать онлайн книгу. Автор: Саманта Харви cтр.№ 18

Войдя в кладбищенские крытые ворота, я отметил, что парни, болтавшиеся вокруг дуба, исчезли, и до меня наконец дошло нечто неважное, но связанное с прочими беспокойными раздумьями, — я понял, чем эти парни занимались под дубом. Они не пытались забраться на дерево, нет, они дурачились, притворяясь то так, то эдак мертвым Ньюманом, зацепившимся за упавшее дерево на реке. Они разыгрывали его вторую смерть.

* * *

Молчание.

— Прошу, говори.

— Сперва вы, отче.

— Забыла, в чем хотела покаяться?

— Зато я помню десять заповедей наизусть и семь деяний милосердия. Спросите меня, я расскажу.

— Если ты их знаешь наизусть, нет нужды спрашивать.

— Но разве вы не должны испытывать нас, отче?

Я высвободил из капюшона левое ухо. Услышал, как она надула губы и нахмурила лоб и как обидчиво дернулся мускул на ее округлой щеке. Прислуга в усадьбе Тауншенда, Марджори Смит, в деревне ее прозвали Бесенком, и не без оснований; лет ей двенадцать или тринадцать, и, вероятно, следующей зимой она уже будет замужем.

— Испытывать тебя? Нет, зачем. Но скажи, какое из семи деяний милосердия ты совершила в недавнее время?

— Ни единого.

— Хуже, чем я опасался.

— Выходит, я нуждаюсь в вашем прощении, — прошептала она сквозь решетку, — а вдруг я сейчас помру, выдохну еще разок — и нет меня. — Она тихонько прыснула, и у меня от сердца отлегло, что было уже слишком; она снова выдохнула, и опять все обошлось. — Он там, наверху, мог сцапать меня.

— Он может… но только когда придет твой час.

— А-а, — просипела она.

Такая юная. Когда ее родители умерли от потливой горячки, она была совсем ребенком.

— Это не единственный мой грех, отче, на мне еще и кража. Сыроделы давай ругаться в своей спальне, и я не упустила случая, украла у них ветчины из холодильного шкафа на кухне.

— Называй их по именам, как положено.

— Лорд и леди Сыроделы, — сказала она.

— Тауншенд.

Нечто вроде да ну их послышалось в ответ. Ребячливая, озорная, строптивая, но относились к ней по-доброму — даже ее сыроделы; они взяли ее в дом против своей воли, Ньюман всучил им девочку, обязав их — как я выяснил позднее — отдельным договором. Хозяйка не желала брать слуг женского пола по причинам, которые не было нужды объяснять, и, однако, Тауншенды полюбили девчонку. Ребенка, заменившего им собственных четверых честолюбцев, давно покинувших Оукэм.

— Много ты украла?

— Целую гору. Но я срезала с разных сторон куска так, чтобы они не заметили.

— И большая получилась гора?

— Во весь подол моей туники.

— Зачем ты складывала ветчину в подол?

— Чтобы отнести к себе в комнату и потом съесть, а ела я ночью в постели, жевала и жевала, как овечка. Хотя могла бы слопать ее прямо на кухне, они еще долго орали друг на друга.

— Из-за чего они ругались, знаешь?

— В их доме толстые двери.

— Значит, ты ничего не слышала.

— Они препирались вот так. — Бесенок зашепелявила быстро, без пауз, и из этих свистящих и шипящих звуков иногда складывались внятные слова, фразы. Нашлялся, козлина. Старая развалина. Овцы и коровы. Понедельник. Опять дичь.

— Из этого мы мало что поймем, — сказал я.

— Ежели хотите понять, тогда вам придется самому подслушивать, отче.

— Э-э… хм, — сказал я.

Она была маленькой дикаркой, зайчишкой, не знающим удержу. Но, слыхал я, мужчины в очередь выстраиваются, чтобы посвататься к ней, сирота она или нет. Наверное, все дело в ее нездешних изящных округлостях и взбалмошности, словно росла она среди знати, а не в беспросветной нужде, пока родители были живы.

— Он связывает жену… мистер Тауншенд. Привязывает к кровати, и она лежит так часами. Зовет меня на помощь. — Ее рот опять прижат к решетке, пухлые губы буквой “О”, слова она не произносит, но выдыхает, и они разлетаются, как семена одуванчика на ветру.

Я опустил голову:

— И ты… помогаешь?

— Меня бы высекли, помоги я ей.

До чего же плачевной жизнью живут люди в своем семейном кругу. Деньги не делают их лучше; впрочем, в Оукэме к мистеру Тауншенду давно относятся с настороженностью из-за его странного увлечения сыром вопреки здравому смыслу и даже очевидности.

Я закрыл глаза. Ее рот у решетки, губы алые от прилива крови, приятный голосок; и я подумал о Сесили Тауншенд, постаревшей, изнуренной вынашиванием детей, но не утратившей гордости, а глаза ее по-прежнему прекрасны. Привязанная к кровати, как привязывали собаку Мэри Грант, и та выла. Я подумал о муже Сесили: он всегда казался человеком приличным, хотя и сумасбродным и ничего не смыслящим в делах… и вдруг я открыл рот, не успев одуматься, и спросил это дитя о том, о чем спрашивать нельзя:

— Зачем он это делает? Связывает ее. Ты знаешь зачем?

— Когда мужчина — животное, он и жену свою старается превратить в животное, отче.

Великая мудрость для столь малого возраста, однако вслух я этого не сказал, нет, — потому что пусть лет ей и немного, но малявкой ее не назовешь. Сколько ей пришлось выстрадать, ухаживая за умирающими родителями. Подобное нередко делает человека взрослее. Я выдохнул и только тогда сообразил, как долго я удерживал воздух внутри; внезапно мне стало плохо, невыразимо плохо. И я будто позабыл все слова.

Голос ее теперь звучал тихо и впервые покаянно:

— Зря я это сказала. Это неблагодарно, ведь они кормят и обогревают меня. И не надо было красть у них ветчину.

Я запрокинул голову — от стыда, потому что она напомнила мне: кается она и прощения ждет тоже она, а не Тауншенд, чьи грехи сейчас — дело его, не мое. Словно благочинный подкинул мне семечко подозрения, а бойкая не по годам рассудительность в голосе Бесенка подтолкнула меня к мысли это семя взрастить.

— Бывают грехи, которые мы не воспринимаем всерьез и легко прощаем, — сказал я, — ибо они исходят из желания досыта кормиться и не болеть, чего и Господь хочет от нас. Но ты должна научиться брать, не крадя, и брать только то, что тебе необходимо.

— Да, отче.

— Я не стану требовать, чтобы ты пошла к своим хозяевам и призналась в содеянном. В ответ они могут быть недостаточно великодушны. — Сесили Тауншенд, привязанная к кровати, и мистер Тауншенд с плеткой, расстроенный крахом его сыродельной империи, — недалекий человек, никогда не умевший толком распорядиться унаследованным богатством. — Но грех живет на тебе в запахе ветчинного жира, и он может просочиться под кожу. Скреби руки мочалкой в горячей воде трижды в день, чтобы очиститься от греха.

— Я так и сделаю, отче. Спасибо.