Он достает тарелку из микроволновки и ставит на стол напротив меня.
Я даже не могу смотреть ему в глаза. Как только я его вижу, то сразу могу думать только о той части рукописи Верити, где она описывает, как он запустил руку ей между ног в «Стейк энд Шейк». Господи, мне не следовало это читать. Теперь я буду краснеть каждый раз, когда на него смотрю. И руки у него очень красивые, что отнюдь не исправляет ситуацию.
Нужно сменить направление мыслей.
Немедленно.
– Она говорила с тобой о своем цикле? О том, что произойдет с персонажами? О концовке?
– Если и говорила, я не вспомню, – признается Джереми, опустив взгляд на тарелку. Он рассеянно двигает кусок пиццы по тарелке. – До аварии она уже довольно долгое время ничего не писала. И даже не говорила о писательстве.
– Как давно произошла авария?
Я уже знаю ответ, но не хочу признаваться, что прочитала его семейную историю в Гугле.
– Вскоре после смерти Харпер. На какое-то время ее погрузили в медицинскую кому, потом направили на несколько недель в центр интенсивной реабилитации. Она вернулась домой всего несколько недель назад.
Он съедает еще кусок. Мне неудобно говорить на эту тему, но его разговор, похоже, не смущает.
– Перед смертью мамы я ухаживала за ней, одна. У меня нет братьев или сестер, поэтому я знаю, как это нелегко.
– Да, нелегко, – соглашается он. – Кстати, сочувствую насчет мамы. Не уверен, что я сказал тебе это тогда, в туалете кафе.
Я улыбаюсь, но ничего не отвечаю. Я не хочу, чтобы он про нее спрашивал. Я хочу сосредоточиться на нем и Верити.
Снова вспоминаю рукопись, потому что, хотя мы едва знакомы с мужчиной, сидящим напротив меня, у меня создалось ощущение, что я его знаю. Как минимум знаю таким, каким его описала Верити.
Интересно, как у них сложилась семейная жизнь и почему она закончила первую главу тем предложением. «Пока он не узнал, что есть кое-что важнее меня».
Зловещая фраза. Словно Верити готовила читателя, что в следующей главе раскроет какую-то ужасную, темную тайну про этого человека. А может, это просто прием, и она расскажет, что он святой, и их дети оказались для него важнее, чем она.
В любом случае я умираю от нетерпения и хочу приступить к следующей главе, а не сидеть и пялиться на Джереми. И меня раздражает, что сейчас, когда у меня столько хлопот, я хочу одного – свернуться на диване и читать о семейной жизни Джереми и Верити. Из-за этого я чувствую себя немного жалкой.
Возможно, роман даже не про них. Я знаю писательницу, которая призналась, что использует в каждой рукописи имя мужа, пока не придумает имя для персонажа. Возможно, так поступает и Верити. Возможно, это очередное художественное произведение, а имя Джереми просто заполняет пробелы.
Похоже, есть только один способ выяснить, правду ли я читаю.
– Как вы с Верити познакомились?
Джереми отправляет в рот пеперони и ухмыляется.
– На вечеринке, – говорит он, откинувшись на спинку стула. Наконец он не выглядит грустным. – На ней было самое потрясающее платье, что я видел. Красное, и такое длинное, что даже немного касалось пола. Господи, она была прекрасна, – говорит он с легкой тоской. – Мы ушли вместе. Когда я вышел на улицу, то увидел припаркованный лимузин, открыл дверь, мы залезли внутрь и немного поболтали. Пока не пришел водитель, и мне не пришлось признать, что лимузин не мной.
Я не должна всего этого знать, поэтому заставляю себя рассмеяться.
– Он был не твой?
– Нет. Я просто хотел произвести на нее впечатление. После этого нам пришлось бежать, водитель здорово рассердился.
Он по-прежнему улыбается, словно вернулся в тот вечер с Верити и ее сексуальным красным платьем.
– После этого мы стали неразделимы.
Мне нелегко ему улыбаться. Улыбаться им. Думать, какими счастливыми они казались тогда, и видеть, во что превратилась их жизнь теперь. Интересно, есть ли в ее автобиографии подробное объяснение, как они попали из точки А в точку Б? В самом начале она упоминает смерть Частин. А значит, она написала ее, или, по крайней мере, дополнила, после первой большой трагедии. Интересно, как долго она над ней работала?
– Когда вы познакомились, Верити уже была писателем?
– Нет, она еще училась в колледже. Это случилось позднее – она написала первую книгу, когда мне пришлось на несколько месяцев уехать по работе в Лос-Анджелес. Думаю, так она коротала время, дожидаясь моего возвращения. Сначала ей отказало несколько издательств, но потом рукопись продалась, и сразу… Все случилось так быстро. Наша жизнь изменилась буквально в одночасье.
– Как она справлялась со славой?
– Думаю, мне это далось тяжелее, чем ей.
– Потому что ты предпочитаешь оставаться в тени?
– Так заметно?
Пожимаю плечами.
– Я тоже интроверт.
Он смеется.
– Верити не совсем обычный писатель. Она любит внимание. Модные вечеринки. А мне там всегда некомфортно. Мне нравится быть дома, с детьми. – Выражение его лица слегка меняется, когда он понимает, что говорит о девочках в настоящем времени. – С Крю, – поправляется он. Качает головой и кладет ладони на шею, словно потягивается. Или словно ему неловко. – Тяжело иногда вспоминать, что их больше нет, – тихо признается он, глядя сквозь меня в пустоту. – Я все еще нахожу их волосы на диване. Носки в сушилке. Иногда я окликаю их, потому что хочу им что-то показать и забыл, что они уже не прибегут ко мне по ступенькам.
Я пристально за ним наблюдаю, потому что все еще сомневаюсь. Я пишу романы в жанре саспенс. И знаю: когда возникают подозрительные ситуации, их практически всегда сопровождают подозрительные люди. Я разрываюсь между желанием побольше узнать о том, что случилось с девочками, и желанием уйти, причем как можно скорее.
Но сейчас я смотрю не на мужчину, который устраивает представление, чтобы вызвать сочувствие. Я смотрю на мужчину, который впервые стал откровенен.
И мне хочется сделать то же самое.
– Мама умерла совсем недавно, но я понимаю, о чем ты. Каждое утро в ту первую неделю я вставала и готовила ей завтрак и только потом вспоминала, что есть его уже некому.
Джереми опускает руки на стол.
– Интересно, как долго это продлится. Или теперь так будет всегда.
– Думаю, время определенно поможет, но, возможно, не повредит и подумать о переезде. В доме, где они никогда не жили, будет возникать гораздо меньше воспоминаний. Их отсутствие станет нормой.
Он проводит рукой по щетине на подбородке.
– Не уверен, что мне нужна норма, где нет никаких следов Харпер и Частин.