Навстречу миру - читать онлайн книгу. Автор: Хелен Творков, Йонге Мингьюр Ринпоче cтр.№ 34

Если бы мы подыграли Нагасене и Шантидеве, пусть даже на уровне интеллектуальной игры слов, то легко бы заключили, что это «я» – которое испытывает страхи – не существует ни в какой-либо сущностной форме. И все же… это «я», которое невозможно обнаружить, которое по своей сути прозрачное и подвижное, как вода, все равно может испытывать сильную боль.

Если бы я не прошел соответствующее обучение, то мог бы решить, что проблема была в вокзале, а не в моем уме. Правда, здесь все же могли бы провести дератизацию и получше убирать мусор и экскременты. Это было бы чудесно. Но если посмотреть на наши жизни представителей среднего класса или на жизни тех, у кого достаточно еды и есть мягкие стулья, мы не обнаружим большой удовлетворенности. Будда учил, что ум – источник страдания и источник освобождения. Когда я начал путешествовать по современным странам с развитой промышленностью, ничто в мире не подтверждало эту основополагающую истину больше, чем личные встречи с мучительной болью, которая сосуществует с великолепием мира богов. Без личного преображения и некоторого смирения, хотя бы по отношению к самой Вселенной, жадность и гнев будут толкать нас с обрыва. Не осознавая, как сами превращаем себя в мишень, мы просто продолжаем пускать друг в друга стрелы, ошибочно полагая, что источник наших мучений находится вне нас.

На этот раз я купил себе билет в вагон третьего класса и, чувствуя себя опытным путешественником, уже не так пугался происходящего. Вместо того чтобы бороться с дискомфортом, я стал принимать его. Итак, я чувствую себя скованно, и что? Мне не нравится, что люди смотрят на меня с подозрением, это нормально. Замечай это, не притворяйся, позволь всему быть. Несмотря на то что пребывание в Варанаси оказалось для меня неожиданно сложным, я уезжал уже не таким потерянным, как приехал. Если бы у меня не было основополагающей веры в истину о переменах, пожалуй, я вернулся бы в Бодхгаю.

Мой ум был более расслаблен, чем во время первой поездки на поезде, и я обнаружил, что, хотя мои попутчики выглядели столь же обездоленными, как и в поезде из Гаи, они больше не казались мне чужими и не проявляли той враждебности, с которой я впервые столкнулся в Варанаси. Я заметил, как часто они улыбались, как делились своими скудными запасами еды, как нежно держали детей. И снова я пришел к выводу, что современные горожане выглядят более беспокойными и возбужденными, чем бедные сельские жители. Обладание материальными благами, кажется, заставляет людей слишком сильно сжимать хватку, ведь они больше боятся потерять то, чем обладают. Они всегда хотят больше, и больше, и больше, и никогда не получают удовлетворения. Бедные люди в Непале и Индии, чьи ожидания гораздо ниже, выглядят более удовлетворенными, обладая тем малым, что у них есть. Я начал понимать, что проблемы, которые осаждают современных людей на пике их семейной и профессиональной жизни, во многом схожи с теми вопросами, что возникают у людей всего мира на пороге смерти: неспособность принять непостоянство, цепляние за то, что недоступно, и неумение все отпустить.

В основе сильной тревожности современного мира лежит страх смерти: того, что случится и как случится. Будет ли больно? Будет ли трудно? Будет ли чувство вины, сожаления, освобождения? Все люди боятся умирать, но, кажется, материальные ценности и наша склонность цепляться за ту жизнь, которую мы знаем, усиливают страх смерти и ее отрицание.

Мне стало интересно, как моя смерть в качестве Мингьюра Ринпоче повлияет на мое отношение к будущим переменам, на работу с непостоянством и физическую смерть – при условии, что мой ретрит окажется успешным. Интересно, как мастера из поколения моего отца подбрасывали дров в огонь? Многие из них хотели уйти в странствующий ретрит. Но после китайского вторжения в Тибет в 1950-х годах на лам, особенно тулку и держателей линии, легла огромная ответственность по сохранению традиции. Строительство монастырей в изгнании и обучение молодых монахов оказалось делом более важным, чем личные ретриты. Мне очень повезло, что я родился в Непале, и мне не пришлось испытать опасности бегства из Тибета. Мне также повезло, что к тому времени, когда я захотел уйти в продолжительный ретрит, тибетский буддизм уже достаточно прочно обосновался в Непале и Индии, и я мог на время отказаться от обязательств перед своей линией и монастырями, которые унаследовал от предыдущих воплощений. Работа по строительству монастырей, которую провели тибетские мастера старшего поколения, сделала этот ретрит возможным. Теперь, будучи в пути, я вспоминал о жертвах, которые они принесли, с новым чувством благодарности.

В недели, предшествующие моему отъезду, все, что я собирался оставить в прошлом, предстало как золотая гора, олицетворение всего, во что я верю и чем дорожу. Неделями мой ум метался от воодушевленного ожидания предстоящего к грусти, которая возникала при взгляде назад. Не раз я испытывал мгновения неуверенности, считая, что не смогу реализовать свой план. Даже в поезде в Горакхпур я колебался между твердой решимостью и сомнениями в том, хватит ли мне мужества обменять сияющую теплоту этой огромной любви на сомнительное гостеприимство улиц. Когда я чувствовал, что маятник слишком далеко уходит во тьму сомнений, я вспоминал разные истории, чтобы подстегнуть свою уверенность. Во многом я, как и все тибетские дети, знакомился с Дхармой через незабываемые рассказы взрослых. Один из них был о родственнике моего отца.

Будучи молодым монахом лет двадцати, этот юноша захотел увидеть Патрула Ринпоче, одного из величайших мастеров Тибета. Патрул Ринпоче предпочитал путешествовать один и часто пытался увильнуть от монашеских обязанностей. Больше всего на свете он хотел жить в горах, никем не узнанный. Он выглядел как нищий, его одежда походила на лохмотья, и его часто принимали за попрошайку. Не раз Патрула Ринпоче даже прогоняли от ворот тех монастырей, которые звали его давать учения. Он мог учить с трона настоятеля или быть отвергнутым; ему могли подносить лучшую еду, но могли дать и горсть ячменной муки и прогнать. Его устраивал любой вариант. Хотел бы я так натренировать свой ум, чтобы он стал столь же непоколебимым во всех обстоятельствах, принимая все, что возникает.

Как рассказывал мой отец, этот молодой монах нагнал Патрула Ринпоче в путешествии, которое тот совершал в компании других почтенных лам. Однажды они ночевали в поле у подножья высокого перевала. Ночью по окрестностям разошлась новость, что Патрул Ринпоче поблизости. Паломники проснулись от криков восторженных тибетцев, которые сползали по горным тропам из своих деревень, чтобы сделать простирания и подношения. Один человек вышел вперед с необычайно большой и тяжелой золотой монетой. Он сказал Патрулу Ринпоче, что один из членов его семьи только что умер, протянул монету и попросил прочитать молитвы. Ринпоче ответил, что с радостью это сделает, но плата ему не нужна. Мужчина настаивал, объясняя, что не может принять молитвы, если Патрул Ринпоче не возьмет монету. Это противостояние продолжалось какое-то время, пока Ринпоче не сказал: «Хорошо. Я возьму ее. И после молитв отдам тебе обратно». Мужчина согласился, но после того как ритуал был исполнен, отказался взять монету назад.

Пока этот спор продолжался, другие ламы упаковали свои пожитки. Наконец Патрул Ринпоче сказал: «Давай положим монету на этот камень и оставим ее здесь». Все согласились, что это хорошее решение, и пустились в путь. Только молодой монах остался позади. Он не мог оторвать глаз от большой золотой монеты и не мог поверить, что все остальные просто оставили ее. Он посчитал, что если не возьмет ее, то житель деревни вернется и заберет монету. Этот монах пытался найти рациональное объяснение воровству, воображая все альтруистичные вещи, которые он мог бы сделать, обладая таким богатством. Он так долго стоял рядом с монетой, что Патрул Ринпоче и другие уже почти достигли вершины перевала, но никто из местных жителей так и не пришел. Монах побежал к перевалу, потом остановился и повернул назад. Утреннее солнце взошло над горами, и теперь его лучи освещали монету, заставляя ее сиять как само солнце. Опять его взгляд устремился к ней. И еще раз. А потом он побежал наверх, чтобы догнать остальных. Сколько бы раз мой отец ни рассказывал эту историю, он всегда хотел убедиться, что я понял ее смысл: у тебя будет тысяча возможностей сделать выбор между неправильным и правильным, то есть между увеличением и уменьшением своего страдания и страдания других. И если ты действительно желаешь отсечь привязанности, ты можешь делать это, невзирая на обстоятельства, – но всегда что-то будет тянуть тебя в другом направлении. Это всегда будет непросто, но возможно.