Библия ядоносного дерева - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Кингсолвер cтр.№ 132

Грехи моих отцов не назовешь незначительными. Однако мы продолжаем жить. Как повторяла моя мать, ничто не остается неподвижным, кроме палки, воткнутой в грязь. Я размахиваю руками днем и ночью, когда меня опять настигает горячечный сон: подо мной мили воды, я зависаю над рекой, бесконечно переплывая ее и стараясь сохранить равновесие. Мучительно хочу проснуться и вскоре просыпаюсь: в любви, с кожей, ставшей смуглой от работы под экваториальным солнцем. Я смотрю на четверых своих сыновей с кожей цвета ила у одного, суглинка у второго, дождевой тучи у третьего, глины у четвертого — тут бесконечная палитра цветов их собственных детей — и понимаю, что время полностью стирает белизну.

Ада Прайс

Атланта

— Жаба может умереть от света! — предупредила нас Эмили, выглядывая на улицу в щель между двумя полотнищами задернутой шторы.

Смерть — совместное право жаб и людей. И чего тогда расхаживать с важным видом?

Коллеги по медицинской школе обвиняли меня в цинизме, но они ничего не понимают. Я же — что дитя, оставленное в лесу под деревом. В тот день, стоя среди молодых людей в галстуках, я давала клятву Гиппократа, и волосы у меня на затылке торчали дыбом. Я ждала, что вот-вот меня поразит молния. Кто я такая, чтобы за зарплату вырывать жизнь из пасти природы каждый раз, когда есть хоть полшанса? Клятва Гиппократа, висевшая на моей шее, как стетоскоп, никогда, ни на минуту не могла себя чувствовать в безопасности. Я не способна подписать контракт, согласно которому каждому родившемуся на земле человеческому ребенку гарантировано идеальное здоровье и старость уже при рождении зажата в его маленьком кулачке.

Потеря жизни нежелательна. Аморальна? Не знаю. Наверное, это зависит от того, где ты живешь и какого рода эта смерть. Здесь, где мы настолько утопаем в недоеденных остатках белка, что суем его даже в печенье для домашних животных, стерегущих пустые кресла в наше отсутствие, где платим ворожеям и тренерам по акробатике, чтобы они помогли нам сбросить лишний вес, — да, смерть ребенка от голода аморальна. Но это лишь одно из многих мест на земле. Боюсь, мне пришлось повидать и другие.

Вместимость этого мира для человеческих существ ограничена. История поддерживает равновесие всего, в том числе больших надежд и коротких жизней. Когда Альберт Швейцер, благослови его Господь, прибыл в джунгли, у него были с собой антибактериальные препараты и недавно обретенная, но твердая уверенность в том, что ни один человек не должен умереть молодым. Он был намерен спасать каждого ребенка, полагая, что в этом случае Африка научится рожать меньше детей. Но если в течение миллиона лет местные семьи производили на свет по девять младенцев в расчете, что выживет один, они в любом случае не перестают рожать по девять. Культура — это камень, выпущенный из пращи истории и движимый энергией прошлого. Когда свободный конец пращи отпущен, камень, летящий вперед, — не планирование семьи, а маленькие твердые детские головки. Перенаселенность лишила лесного покрова три четверти поверхности Африки, запустив механизм засух, голода и вероятности исчезновения всех животных, столь обожаемых детьми и зоопарками. Борьба за ресурсы усиливается, и в погоне за ними быстро развивающиеся племена стремятся истребить друг друга. Каждая жизнь, спасенная вакцинацией или продуктовой помощью, оплачивается жизнью, потерянной от голода или войны. Бедная Африка. Ни один другой континент не испытал на себе столь эксцентричной комбинации грабежа и благодеяний со стороны иностранцев. Из сочувствия к дьяволу ^[140] и к Африке я бросила лекарское ремесло. И стала знахаркой-колдуньей. Моя церковь находится в Рифтовой долине — Восточно-Африканской зоне разломов, которая тянется вдоль восточной границы Конго. Я не езжу туда. Просто изучаю паству на расстоянии.

Вот история, в какую я верю: когда Бог был ребенком, Рифтовая долина промывала в своем котле, словно золото, насущные необходимости, и из нее вышли первые человеческие существа прямостоящие, на двух ногах. Освободившимися руками они взяли орудия труда и стали добывать себе из буша пищу, жилье и собственные представления о том, что хорошо, а что плохо. Создали вуду, древнейшую на земле религию. Сформировали крепкое единство своей среды обитания и пищевой цепочки. Они поклонялись всему живому и мертвому, поскольку вуду включает в себя смерть не как врага, а как члена сообщества. Оно чтит равновесие между утратой и спасением. Вот что пытался однажды объяснить мне Нельсон, когда мы вычищали помет из курятника. Я не понимала, как «мунту» может означать одновременно и живое и мертвое, и Нельсон тогда лишь пожал плечами: «Ведь все оно здесь, с нами».

Тогда Бог — это всё. Бог — вирус. Не забывай об этом, когда простужаешься. Бог — муравей. И об этом помни, ведь кочующие муравьи охвачены коллективной одержимостью, мощью воздействия, не уступающей библейскому мору. Они идут через леса и долины колоннами в сотню метров шириной и много миль длиной, проедая себе путь через Африку, не оставляя позади ни животных, ни растительности — только голые минералы. Вот чему мы научились в Киланге: уходи с дороги и благодари Бога за уборку дома. Через несколько дней черная бригада чистильщиков пройдет дальше — эти муравьи никогда не останавливаются. А ты, вернувшись домой, найдешь его до последней крошки вычищенным от всего порченого, в постели не будет ни одной вши, во дворе — ни следа нечистот, в курятнике — птичьих клещей. Если в доме случайно остался ребенок в колыбели или леопард в клетке, на их месте будут голые скелеты, без костного мозга, чистые, как стеклышко. Но для тех, кто готов посторониться, чтобы уступить дорогу, это работает. Утрата и спасение.

У Африки тысяча способов самоочищения. Кочующие муравьи, вирус Эбола, синдром приобретенного иммунодефицита — эти «мётлы» изобретены природой, чтобы чисто выметать ограниченные участки территории. Ни одна из них не может самостоятельно перебраться через реку, и ни один из вирусов не сумеет пережить своего носителя. Паразиты, нас уничтожающие, ложатся в могилу вместе с нами. Гонки между хищником и дичью заканчиваются тем, что оба приходят к финишу ноздря в ноздрю.

Подростком, читая книги по африканской паразитологии в медицинской библиотеке, я была потрясена обилием существ, способных селиться в человеческом организме. Я и сейчас этим потрясена, но теперь лучше осознаю их партнерскую связь. Тогда же я немного побаивалась, что Бог поместит своих босоногих кукол — девочку и мальчика — в рай, где, как предполагалось, Он выпускал на волю только стрептококков и микробов, пожирающих человеческую роговицу. Сейчас я понимаю: Бог болеет не только за своих кукол. Мы и наши паразиты вместе произрастаем из одной и той же влажной почвы Великой Рифтовой долины, и до сих пор ни один в сущности не победил другого. Пять миллионов лет — долгий срок сотрудничества. Если бы вы могли на мгновение выбраться из своей обожаемой шкуры, подняться над нею и обозреть муравьев, людей и вирусов как равно находчивые существа, то восхитились бы согласием, которого они достигли в Африке.

Вернувшись в собственную оболочку, вы бы, разумеется, с криком потребовали лечения. Однако помните: путешествия по воздуху, дороги, большие города, проституция, массовые скопления людей на торговых площадях — это дары божии для вирусов. Дары иностранных волхвов, принесенные издалека. В своем стремлении спасти африканских детей и забрать у Африки ее полезно-ископаемую душу Запад проложил широкую дорогу к ее порогу и пустил по ней лавину бедствий.