Несносный ребенок. Автобиография - читать онлайн книгу. Автор: Люк Бессон cтр.№ 37

Через несколько секунд, показавшихся вечностью, толпа зрителей принялась вопить, чтобы он поднимался, таким гнетущим сделалось напряжение. Тогда Майоль надул маленький воздушный шарик, который оторвал его от дна и осторожно поднял вверх. Чем выше он поднимался, тем меньше становилось давление и тем больше надувался шарик. Свет постепенно возвращался. Сначала он был голубым. Затем появились другие цвета. Майоль поднимался все быстрее и быстрее, а вода становилась все более теплой. И вскоре наверху смутно забрезжил силуэт корабля.

Майоль отпустил шарик и поднялся на поверхность, работая ластами и раскачиваясь как дельфин. Воздух внезапно прорезал крик боли, словно она настигла его только теперь, когда он оказался на земле. И тогда Майоль рухнул под собственной тяжестью, как космонавт, слишком много времени проведший в космосе. Его лицо выражало утомление, чуть ли не бессилие. Он больше не улыбался. Возвращение на землю его не радовало, совсем как новорожденного, который, едва появившись на свет, сожалеет о водах в материнском чреве, которые защищали его от всего. Зрителей буквально парализовало, а я был раздавлен. Я только надеялся, что когда-нибудь кому-то придет в голову снять о Жаке Майоле художественный фильм.

Следующие дни были для меня мучительны: я не мог больше находиться на корабле и смотреть, как ныряльщики погружаются в голубую бездну. Поэтому я оставался на берегу, где заправлял баллоны и чинил оборудование. У меня было время сотни раз прокрутить в голове фильм о Майоле. Мне непременно нужно было знать, что именно видел только он, на самом дне. Еще я перечитывал заключение доктора из Марселя, в надежде обнаружить какую-нибудь зацепку в его диагнозе. Я искал лазейку, как адвокат, который ищет возможность признать договор ничтожным. И я ее нашел. Лысый сказал мне в точности следующее: «Вы никогда не сможете нырять с аквалангом». Но ни словом не обмолвился о задержке дыхания. А если не будет газообмена, значит, можно считать, что опасность устранена. Я ничего не предпринимал, пока не проверил мою теорию у врача «Клуба», и тут же арендовал надувную лодку «Зодиак», чтобы начать тренировки.

Я прикрепил десятикилограммовый груз на конце десятиметрового троса и бросился в воду. Через несколько секунд трос натянулся, и я оказался на глубине десять метров. Мне очень понравилось ощущение, когда скользишь, не падая. И каждый день я стал опускаться немного ниже.

Дни я проводил в бассейне, тренируя дыхание. Через две недели я мог задерживать дыхание в состоянии покоя на 4 минуты 10 секунд, и тогда решил опустить планку на пятьдесят метров. Для подстраховки я взял с собой коллегу. Пятидесятиметровый трос был надежно закреплен, и я навесил на его конец болванку в двадцать килограммов. Чем быстрее спуск, тем больше времени у меня будет на глубине.

Выполнив дыхательные упражнения, я сам отпустил болванку, которая увлекла меня в глубину. Спуск был стремительным, и я чувствовал, как волосы бьют меня по вискам, словно развеваясь на ветру.

Я опустился на глубину пятьдесят метров за пятьдесят секунд. Берег был где-то далеко, как воспоминание, а дно оставалось недоступным. Я оказался во власти голубой бездны. Мне было хорошо, и постепенно меня охватило умиротворение. Чувство единения с природой, забвение себя… Я отпустил конец троса, чтобы ощутить еще большую свободу. Через несколько секунд меня охватил экстаз, я чувствовал, что растворяюсь в бездне. Меня больше не было. Я стал синевой, распавшись на тысячи мельчайших частиц. Я наконец нашел свое место, вовеки и в полном сознании решил там и остаться.

Давление и недостаток кислорода сыграли свою роль. Я терял рассудок. Однако тело еще мне служило, так как, подчиняясь инстинкту самосохранения, рука сама стала искать трос. Рука искала трос, но не находила. Он исчез. Необходимость решить эту загадку заставила меня сосредоточиться, а значит, прийти в себя. Конец троса не исчез, он был в десяти метрах над моей головой. Я опустился ниже, сам того не заметив. Начавшаяся паника пробудила в моем сознании инстинкт самосохранения. Я с трудом подплыл к тросу и потянул за него, чтобы оторваться от державшей меня глубины. Поднявшись до уровня двадцать метров, я ослабил усилия, в противном случае мне не хватило бы кислорода, чтобы добраться до поверхности. Я постарался максимально расслабиться и позволил моему гидрокостюму осторожно поднимать меня к поверхности воды. Но внезапно наткнулся на своего коллегу. Я начал погружение почти три минуты назад, и бедняга сходил с ума от беспокойства. Он схватил меня за плечо и вытянул наверх.

Задыхаясь, я вынырнул из воды. Коллега орал на меня, а я карабкался в лодку с ловкостью черепахи, ползущей по песку. Воздух заполнил мои легкие. Сухой душистый воздух, нежный, как ласка. Оказалось, что жить на земле не так уж плохо.

На закате я отправился к бассейну мимо моря, дрожа как лист. Тело напомнило мне, что я чуть было не остался там, на дне, и окатило волной запоздалого страха, чтобы мне никогда больше не пришло в голову это повторить. Но, если упадешь с лошади, нужно сразу сесть обратно в седло, а потому на следующий день я вновь начал тренировки, приняв мудрое решение никогда больше не опускаться ниже пятидесяти метров.

Через несколько дней каникулы окончились. Я оставил юг Италии и направился во Францию. Воспоминания уже роились в моей голове, и я знал, что это лето навсегда изменило мою жизнь.

Осенью я возобновил занятия в выпускном «Д» классе в лицее Жюль-Ферри де Куломье. «Д» означало «биология». Я должен был оказаться в «А» классе, то есть «литература», но делал слишком много орфографических ошибок, чтобы меня принимали всерьез. Я мог бы попасть в «С» – «математику», – однако в ней я был хорош, только когда плутовал.

Во всяком случае, это было неважно, я не любил своих преподавателей, не любил соучеников, не любил лицей и школу в целом. А мне предстояло продержаться здесь еще год.

Дома дела обстояли все хуже и хуже. Мама пребывала в состоянии тотального отрицания. Она дни напролет рассказывала о своей жизни всякие небылицы. Все у нее было восхитительно, все было грандиозно и прекрасно. Она рассказывала о летнем отдыхе подружкам, делая рассказ то приторным, то перченым, по ситуации. Она постоянно все преувеличивала. Величину корабля, высоту волн во время бури, размер бара, площадь пляжа – так же, как размер своего счастья.

Это был ее способ самозащиты. Она не хотела встречаться лицом к лицу с реальностью. Она хотела забыть горечь своего детства и неудачу своей юности. Она не хотела видеть, что ее новый муж – самоуверенный болван, но главное – не хотела замечать, как плохо ее сыну.

Мой загар день ото дня становился все бледнее. Через несколько недель я сделался вялым, бледным, заторможенным и при этом всех доставал. Прежде всего маму. Я постоянно ее перебивал, деля на два все, что она рассказывала. Я с удовольствием делал это на публике, в присутствии ее подруг. Это выводило ее из себя, и все семейные обеды заканчивались фразой: «Марш в свою комнату!» Понятно, что все относили мои выходки на счет подростковых гормонов. И никто не чувствовал, что проблема лежала глубже.