На переменке мы часто сидели вместе в глубине двора. Девчонки ее отвергали из-за отсутствия талии и балаганного вида, а я не имел желания играть в футбол и говорить о футболе. Мы не говорили ни о чем существенном, порой вообще ни о чем не говорили. Во всяком случае, кроме дельфинов, мне и говорить было не о чем.
Однажды, когда мы, как обычно, сидели в глубине двора, она сказала:
– Послушай, ты ведь разбираешься в фотографии. В субботу я была с мамой в Париже, и один фотограф с нами заговорил. Он хочет меня фотографировать. – И она протянула мне визитную карточку, которую ей оставил фотограф. – Ты его знаешь?
На плотной карточке было написано:
Как ни странно, я не был удивлен и спокойно ответил:
– Да, я его знаю. Это хороший фотограф. Можешь к нему пойти.
В следующие выходные у нее был сеанс с Гельмутом, и утром в понедельник я спросил:
– Ну что? Как прошел сеанс, хорошо?
– Да, я заработала 200 франков, – ответила она.
Я попытался задавать ей технические вопросы, чтобы узнать, как работает мастер, но она не придавала этому большого значения, хотя и была под сильным впечатлением от первого сеанса.
Через несколько недель, на той же лавочке в глубине двора, Ирэн вновь сидела рядом со мной, держа между ног папку для рисунков.
– Гельмут дал мне несколько фотографий, я хотела бы знать, что ты об этом думаешь, – просто сказала она, доставая великолепные черно-белые снимки, напечатанные на глянцевой бумаге.
Я долго их рассматривал, один за другим. Стиль мастера можно было узнать с первого взгляда. Изящество, смещение, геометрия, контрастность, современность, которая не выпячивается. Я попытался разгадать эти образы, объяснить их Ирэн, которая слушала меня так, будто я проверял у нее задание по математике. На некоторых фотографиях она была обнажена; не меняя выражения лица, Ирэн позволила мне смотреть на них, и ничто нас не шокировало.
Ню – это такой же материал, как и другие. С ним работают как с деревом, светом и музыкой. В тот день я ощущал себя в своей тарелке, был в ладу с самим собой. Я понимал язык, на котором говорил Ньютон.
С противоположной стороны двора на нас обеспокоенно смотрели три препода. Какие гадости замышляют эти два двоечника? В их взглядах читалось, что они не видели за нами никакого будущего. Мы были уже потеряны для общества, и они чувствовали себя бессильными что-либо изменить. И мне не стоило ничего им объяснять, они наверняка не знали, кто такой Гельмут Ньютон.
Хоть и косил газоны как подорванный, я все еще не мог собрать необходимую сумму, чтобы купить себе собственный фотоаппарат. К счастью, на Рождество мне было на что купить увеличитель и необходимые к нему аксессуары.
Он был самым дешевым в магазине, но идеально подходил для обучения. На нем можно было печатать только черно-белые снимки, зато это позволило мне экономить на печати.
Каждое воскресное утро я реквизировал мамину ванную и проводил часы, проявляя снятые накануне фото. Я делал портреты приятелей, которые продавал их родителям, чтобы окупить расходы. Дела Франсуа, кажется, шли неплохо, и теперь у него был прекрасный «Мерседес», а у матери на кухне было все необходимое. Правда, я не мог воспользоваться их упрочившимся социальным положением, и у меня сохранились привычки бедняка. Я экономил буквально на всем и, несмотря на все усилия, не мог купить себе фотоаппарат даже после 18 марта, моего дня рождения.
В школе настала пора профориентации
[32]. На предыдущей неделе мы прошли несколько тестов по механике. Нам нужно было вращать шестеренки и заполнить геометрические формы. Я справился более-менее прилично благодаря тому, что в детстве все делал собственными руками. Консультант по профориентации поздравила меня и гордо сообщила, что может предложить идеальное для меня направление: пойти в автослесари. Признаться, я ее не понял. Я минут десять рассказывал ей о свете, музыке и дельфинах, а она принялась говорить со мной о гараже. Это, конечно, обрадовало бы Франсуа, и у нас с ним наконец появилась бы тема для разговора, но речь шла не об этом. Мне хотелось, чтобы у меня была соль на ногах, а не слесарный инструмент в руках.
Более получаса она пыталась меня уговорить. Тщетно.
Утомившись, она закончила разговор вопросом, который должна была задать в самом начале:
– Чем вы хотите заниматься в будущем?
Одно то, как она произнесла эту фразу, не позволяло мне мечтать о каком-то другом будущем, кроме того, которое она наметила. Единственной задачей этой женщины было не помочь мне, а обеспечить заполнение квоты на автослесарей, именно в этом была ее миссия.
– Я хочу быть дельфинологом, – четко произнес я, чтобы выказать свою решимость.
Дама посмотрела на меня с тревогой. У меня возникло такое чувство, будто я телевизор, из которого в конце программы пошел снег.
– Дельфи-что? – c гримасой отвращения переспросила она.
– Дельфинологом. Это человек, который изучает и ухаживает за дельфинами.
Она громко ахнула в знак того, что поняла, и принялась объяснять мне, что в ее каталоге нет такой профессии и что мне следует проявить благоразумие.
Думая, что я ее ответом удовлетворен, она предложила мне более экзотические варианты: шлифовщик, рыбовод, стеклодув или художник по керамике. Я отказался сразу от всего. Дама пожала плечами, отметила в моем дневнике, что опрос я прошел, и сказала, что в следующий раз мы все уладим.
Поэтому я решил определиться самостоятельно.
Воспользовавшись свободным временем, я отправился в среду в Париж, в Институт океанографии. Я собрал довольно много документов, которые прочел с интересом, однако не нашел такого направления, о котором мечтал. Для того чтобы иметь дело с дельфинами, имелись три варианта: армия, наука и парки развлечений.
Ни один из них меня не вдохновлял.
Постепенно я осознал, что на самом деле у меня не было желания изучать дельфинов. Я хотел быть дельфином. Но я уже знал, что эта мечта, скорее всего, никогда не осуществится.
Я любил этих существ больше всего на свете, но, возможно, лучшее проявление любви – это оставить их жить на свободе, в их естественной среде, и просто время от времени проведывать. И я дал себе слово никогда не терять с ними связь и регулярно к ним наведываться.