Сохраняя веру - читать онлайн книгу. Автор: Джоди Пиколт cтр.№ 17

Я крепко обнимаю ее:

– Ну что ты! Нет, конечно! Просто я, например, однажды так огорчилась, что мой мозг заставил меня поверить в то, что не было правдой. Больше я ничего не имею в виду.

Вера утыкается лицом мне в плечо и качает головой:

– Она настоящая. Настоящая.

Я закрываю глаза и тру пальцами переносицу, пытаясь утихомирить головную боль. Ладно, Рим не в один день строился. Поднявшись и взяв со стола опустевшую тарелку из-под печенья, я уже собираюсь выйти из кухни, но Вера удерживает меня за край рубашки:

– Она хочет тебе кое-что сказать.

– Правда?

– Она знает про Присциллу. И прощает тебя.

Тарелка падает из моих рук на пол.

Когда мне было восемь лет, я так хотела иметь домашнего питомца, что начала тайком таскать в дом разную живность: лягушек, коробчатых черепах, как-то раз даже белочку принесла. Однажды, увидев черепашку, ползущую по кухонной столешнице, родители сдались. Решили не ждать, когда я притащу какую-нибудь заразу, а просто купить котенка. Мне подарили его при условии, что все другие животные останутся за дверью.

В то время я как раз взяла в библиотеке книжку, где принцессу звали Присциллой. Так я и назвала свою питомицу. Ночью она спала у меня на подушке, а ее хвост обвивал мою голову, как меховая шапочка. Я кормила ее молоком из своей миски с кукурузными хлопьями, надевала на нее кукольные платьица, шляпки и хлопчатобумажные носочки.

Однажды мне пришло в голову искупать Присциллу. Мама объяснила мне, что кошки боятся воды: они вылизывают себя дочиста, но никогда не моются. Но еще мама говорила, будто котенок не позволит себя пеленать и катать в игрушечной коляске, и оказалась не права. Поэтому солнечным днем, дождавшись, когда мама уйдет заниматься своими делами, я набрала на заднем дворе ведро воды, подозвала Присциллу и опустила ее туда. Она боролась: царапалась и извивалась изо всех сил, но я крепко держала ее и терла шерстку мылом, которое стащила из родительской ванной. Я тщательно вымыла все те места, которым мама всегда призывала меня уделять особое внимание. Но о том, что котенку нужно давать дышать, я забыла.

Родителям я сказала, что Присцилла, наверное, как-то сама упала в ведро. Мне поверили: очень уж сильно я ревела. Потом я долго не могла забыть, как хрупкие косточки шевелились под шерсткой. И даже сейчас, засыпая, я иногда чувствую на ладони тяжесть маленького тельца. Больше у меня никогда не было кошки. И о том, что тогда случилось, никто не узнал.

– Мэрайя, ну и зачем ты сейчас рассказываешь мне об этом? – спрашивает мама, невозмутимо глядя на меня.

Я бросаю взгляд на дверь маминой гостевой комнаты, где Вера играет в пуговки.

– Ты знала?

– Что?

– Что я утопила Присциллу.

Моя мать округляет глаза:

– До этой минуты, разумеется, нет.

– А папа?

Я считаю: Вере было два года, когда умер ее дедушка. Может ли она его помнить?

Мама дотрагивается до моей руки:

– Мэрайя, ты нормально себя чувствуешь?

– Нет, ма, не нормально. Я пытаюсь выяснить, откуда моя дочь знает то, о чем я ни одной живой душе не говорила. Я пытаюсь понять: у меня рецидив, или Вера сходит с ума, или… – Я замолкаю, стыдясь того, что хочу сказать.

– Или что?

Я смотрю сначала на маму, потом в конец коридора, откуда слышится Верин голосок. О таком говорить непросто. Это не то же самое, что похвастаться умением ребенка решать сложные задачки по математике или плавать на спине. Это вселяет тревогу, это проводит черту между мной и человеком, которому я решаю довериться.

– Или Вера говорит правду, – шепчу я.

– О господи! – восклицает мама, хмурясь. – У тебя рецидив.

– С чего ты взяла? Почему так трудно допустить, что Вера разговаривает с Богом?

– Спроси об этом мать Моисея.

Меня поражает догадка.

– Да ты ей не веришь! Не веришь собственной внучке!

Выглянув в коридор и убедившись, что Вера по-прежнему занята игрой, мама шипит:

– Нельзя ли потише? Я не говорю, что не верю ей. Просто я не тороплюсь с выводами.

– В меня же ты поверила! После того как я попыталась покончить с собой, ты все время меня поддерживала. Не слушала ни Колина, ни судью, ни врачей в Гринхейвене, которые в один голос говорили, что меня надо лечить принудительно.

– То было другое дело. Там был отдельный инцидент, и противостояла я не здравому смыслу, а Колину. – Мама вскидывает руки. – Мэрайя, во имя религии люди до сих пор убивают друг друга!

– То есть если бы твоя внучка видела Авраама Линкольна или Клеопатру, ты бы поверила ей охотнее? Бог – не бранное слово, ма.

– Как посмотреть.

23 сентября 1999 года

После обеда почтальон принес мне счет за электричество, счет за телефон и извещение о разводе.

В официальном конверте из окружного суда Графтона толстая стопка документов. Разрывая его, я режу себе палец бумагой. Прошло шесть недель, и мой брак аннулирован. В разных культурах расставание мужчины и женщины происходит по-разному: у индейцев обувь мужа выносится из вигвама, арабы трижды говорят: «Отпускаю тебя». Все это вдруг перестает казаться мне глупым. Я пытаюсь представить себе, как Колин и его адвокат стоят перед судьей на заседании, о котором я даже не знала. Что мне теперь делать с этими документами? Положить в шкатулку между разрешением на вступление в брак и паспортом? В любом случае я не понимаю, как можно уместить столько лет жизни в пачку бумаг.

У меня вдруг возникает такое ощущение, будто сердце перестает умещаться в груди. Годами я делала то, чего хотел Колин. Подражала женщинам, которых видела один раз издалека: носила жакеты из вареной шерсти и с яркими принтами от Лилли Пулитцер, устраивала чаепития для детей его коллег, перед Рождеством украшала камин гирляндами. Ради Колина я превратилась в оболочку, которой он мог гордиться. Я была его женой, и если теперь я ею уже не являюсь, то мне просто непонятно, кто я.

Пытаюсь представить себе мужа – с этих пор бывшего – в форме университетской футбольной команды. Или вспомнить, как он сжимал мою руку на свадьбе. Пытаюсь, но не могу: картинки кажутся слишком далекими и неясными. Вероятно, так всегда бывает с сердечными ранами: память редактирует прошлое, чтобы выдумки становились легендой, а несчастья не происходили. Но все равно, стоит мне только посмотреть на Веру, я сразу пойму, что обманываю себя.

Я бросаю конверт на кухонный стол, как перчатку. Чем всегда бывает тягостен конец, так это устрашающей необходимостью начинать сначала.

– Господи, помоги мне! – восклицаю я, закрывая лицо руками, и позволяю себе расплакаться.

– Мамочка! – кричит Вера, вбегая в кухню. – Оказывается, есть книжка обо мне! – Она увивается вокруг меня, пока я нарезаю морковку к обеду. – Мы можем ее прочесть? Можем?