Зорин улыбнулся, припомнив визжащих от страха деревенских девчонок. Тем-то было чего опасаться, сказано же, только до женского полу демон охоч. С месяц еще любой чих подозрения в чахлости вызывал. Потом, конечно, забылось, детская память короткая.
Кошкин, Крампус, ведьма… Эх, жалко, времени на расследование нет. Занятное дело могло бы получиться, дернуть за ниточку, распутывая клубок, местных бирюков расспросить, к дамочкам присмотреться…
Иван Иванович развернулся на каблуках и решительно последовал в сторону рыбацкой деревеньки.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в коей обсуждаются стати настоящих берендийских богатырей, Серафима усмиряет горничных и демонов, а Зорин любуется стихиями
Во-первых, надо выбирать девицу не моложе двадцати пяти лет, ибо очень молодые девицы почти всегда бывают ветрены, непостоянны и капризны. Так как глаза у женщин отражают характер, то нужно искать у выбираемой невесты голубые глаза, так как такой цвет глаз означает тихую покорность мужу, безграничную любовь и верность…
Бальтазар Мусий. Руководство к выбору жен с прибавлением добра и зла о женщинах (женщинам эта книжка не продается)
Проснулась я с тяжелой головой. А все пиво, зелье басурманское, вроде всего ничего давеча отхлебнула, а ночь получилась беспокойной. Еще и Маняша с идеями своими…
Вечером все неплохо казалось. В отель без приключений добрались. Гавра более искать не пришлось. Сидел разбойник под дверью, нас ожидая, после, войдя в комнаты, принюхался и улегся в изножье кровати, демонстрируя решимость более ни на вершок не сдвинуться.
Пока Маняша меня по обычаю ко сну готовила, я проглядывала карточки на серебряном подносе. Букеты-то в апартаменты горничным вносить запрещено строго-настрого, духота от них, да и вид больно оранжерейный, а сопроводительные записки до меня доходят. Обычно там мало что любопытного: комплименты да стишата. Почему-то считается, что юные девы до поэзии охочи. Спорить не берусь. Лишь предположу, что не до всей. Да если бы мне по копейке за каждые прочитанные «ланиты» платили, пламенеющие либо, напротив, бледные, я на гривенник сегодня богаче бы стала.
— Князь-то не отписался еще? — Маняша как раз закончила сливать воду через уголек и пригласила меня к умыванию.
— Нет. — Я склонилась над тазом, ощущая пресловутыми ланитами ледяную свежесть ключевой водицы.
— Может, поторопить его?
Я фыркнула, покачала головой и утерлась изнанкой сегодняшней сорочки:
— Никогда и никого Серафима Абызова не привораживала.
— Так я не про приворот речь веду. — Маняша осмотрела влажные следы на шелковой ткани и отбросила сорочку в белезнярку, после горничные прачкам отдадут. — Наведаюсь к сиятельству по-свойски да нашепчу что следует. Я могу, ты знаешь.
Она могла, я знала. Поэтому строго приказала:
— Даже не думай.
Нянька поджала губы.
Обыкновенно у нас с нею другая сторона запреты раздает. Что на нее нашло нынче? Сама же говорила, что князь противный. Может, она не нашептать ему хочет, а, напротив, расспросить? А может, вовсе не к Анатолю наведаться хочет?
Размышления свои я немедленно озвучила.
— Не хочешь, не надо, — ответила Маняша, — была бы честь предложена!
Она, демонстрируя раздражение, зазвенела посудой. По спальне поплыл уютный дух распаренной в кипятке мяты. Противный, к слову, запашок, но привычный, оттого правильный. Вот замуж схожу, немедленно привычки поменяю. Буду перед сном какао требовать, и непременно чтобы с французскими зефирками в нем. Это лакомство такое, навроде пастилы, только туда, кажется, вместо меда сахар подмешивают. Ни меда, ни мяты у меня водиться не будет.
Присев к столу, я выпила сдобренный медом отвар. Гадость!
Гавр на постели дремал, урчал по-кошачьи да дергал кисточками ушей, когда нянька взбивала мне подушку.
А утро встретило меня мигренью. Маняши рядом не оказалось.
Поначалу тревоги я не ощутила, тихонько побрела в уборную, постанывая при каждом шаге, думала еще, что надо бы пастилку от головы какую употребить либо настойку, пиво давешнее обвиняла. Гавр, сопровождающий меня в сем походе, удостоился шиканья и приказа не топать. После, вернувшись в постель, дернула шнурок колокольчика, призывая отельную обслугу. Горничная отвратительно жизнерадостным шепотом (тоже шикать пришлось, чтоб не орала) сообщила, что Марии Анисьевны не видала, а кофей сей же миг будет мне поднесен.
— И булочек к нему, — простонала я, откинувшись на подушку.
После кофе со сдобой стало полегче. Гавр с благосклонностью выхлебал поданную ему плошку молока и от булочки тоже не отказался, подпрыгнул свирепо, изображая охоту на мякиш с последующей славной викторией. Тоже мне, охотничий кот.
Мы подождали Маняшу, пока отельный гонг не предупредил о скором завтраке. Платье висело на плечиках в гардеробной. Я облачилась самостоятельно, радуясь, что голова почти не болит. Наверное, нянька поутру решила прогуляться, и мы встретимся с нею за трапезой.
Есть не хотелось, я морщилась от кухонных запахов, вежливо отвечая на приветствия. Госпожа Шароклякина уселась напротив, указала вопросительно на пустующий по правую руку от меня стул:
— Где же ваша дуэнья, Серафимочка?
Ответа ей не требовалось, далее без паузы мне сообщили о молодецкой выправке встреченного со мною давеча кавалера. Я только закончила пожимать плечами на вопрос о Маняше, поэтому вторичное пожимание выглядело несколько нелепо.
— Настоящий берендийский богатырь. — Шароклякина закатила глазки. — А уж любезный какой!
Я хмыкнула, поглядывая на дверь. Где ее носит, няньку мою?
В проеме время от времени возникали то припозднившиеся к завтраку гости, то обслуга. Уже все столики были заняты, свободное место подле меня было единственным в зале.
— Доброго утра, дамы. — У стула воздвигся настоящий берендийский богатырь, излучая свою болванскую любезность. — Позволите?
Я не позволила. Шароклякина, напротив, закудахтала приглашение. Во внимание было принято последнее. Зорин уселся основательно, улыбнулся Шароклякиной, назвав ее по имени отечеству, представился пожилой чете Сиваковых и их лупоглазой Аннушке.
— Утренний пароход отменили? — Спросила я, когда господин Сиваков закончил ответное представление.
Служил он по научной части при академии, чем немало гордился. А Аннушка, сейчас покрасневшая от неожиданного соседства, полгода назад обручилась с одним из тятенькиных студентов.
— Простите? — Зорин склонил ко мне голову, затем, улыбнувшись, протянул: — Гаврюшенька!
Кот, до сего момента тихонько сидящий под столом, уже устраивался на коленях Ивана Ивановича.
— Вы же на рассвете отбыть собирались.