В неровном сиянии факелов проявлялись росписи и резьба на стенах, и барельефы обилием непристойных деталей доказывали, что их авторами были подлинные слуги Темной Империи. Хоукмун понял, что они наверняка в настоящей Лондре, вероятно, в какой-то подземной пещере, скрытой глубоко под фундаментами домов.
Он хотел было подойти к графу Брассу, однако его не пускала светящаяся стена, оградившая его.
– Пытайте меня – прокричал Хоукмун. – Оставьте графа Брасса и мучайте меня!
И снова прозвучал негромкий, насмешливый голос Тарагорма:
– Так мы и мучаем тебя, Хоукмун, разве не так?
– Вот он, тот, кто привел нас на край гибели! – звучал сверху голос Калана. – Вот тот, кто, возгордившись, решил, будто уничтожил нас. Но это мы уничтожим его. И с его гибелью ничто больше не станет удерживать нас. Мы еще покажем себя, мы начнем завоевывать! Мертвые вернутся и поведут нас вперед, король Хуон…
– Король Хуон! – проревела толпа масок.
– Барон Мелиадус! – выкрикнул Калан.
– Барон Мелиадус! – проревела толпа.
– Шенегар Тротт, граф Сассекский!
– Шенегар Тротт!
– И все герои и полубоги Гранбретани вернутся!
– Все! Все!
– Да, все они вернутся. И они отомстят этому миру!
– Месть! Месть!
– Звери Гранбретани отомстят!
И вдруг толпа снова умолкла.
И снова граф Брасс закричал, попытался подняться с колен, захлопал руками по телу, сбивая синее пламя, терзавшее его.
Хоукмун видел, что граф Брасс обливается потом, глаза у него лихорадочно горят, губы кривятся.
– Прекратите! – выкрикнул он. Он пытался прорваться сквозь стену света, удерживавшую его, но у него снова ничего не получилось. – Прекратите!
А твари внизу хохотали. Свиньи визжали, собаки скалили зубы, волки гавкали, а насекомые шипели. Они смеялись, наблюдая, как граф Брасс корчится от боли, а его товарищ страдает от собственной беспомощности.
И Хоукмун понял, что они с графом Брассом участвуют в ритуале, ритуале, который был обещан этим тварям в масках за их верность нераскаявшимся лордам Темной Империи.
Но к чему ведет этот ритуал?
Он начинал догадываться.
Граф Брасс катался по площадке наверху зиккурата, едва не срываясь вниз. Однако каждый раз, когда он оказывался на краю, какая-то сила возвращала его в центр. Синее пламя пожирало его нервы, и его крики становились всё громче и громче. От боли он растерял всё достоинство, всю свою личность.
Хоукмун рыдал, умоляя Калана и Тарагорма прекратить.
Наконец всё кончилось. Граф Брасс с трудом поднялся на трясущиеся ноги. Синее пламя сделалось белым, а потом и белый огонь померк. Лицо графа Брасса было напряжено, губы в крови. В глазах застыл ужас.
– Может, сам себя убьешь, Хоукмун, чтобы прекратить страдания друга? – раздался рядом с герцогом Кёльнским насмешливый голос Тарагорма. – Сделаешь это сам?
– Так вот, значит, какой выбор. Неужели вы заглянули в будущее и увидели, что ваше дело увенчается успехом, если я совершу самоубийство?
– Это увеличит наши шансы на успех. Было бы лучше, если бы граф Брасс тебя убил, но если он не станет этого делать… – Тарагорм пожал плечами. – Тогда лучше, чтобы это сделал ты сам.
Хоукмун поглядел на графа Брасса. На мгновенье их взгляды встретились, и он заглянул в полные боли светло-карие глаза друга. Хоукмун кивнул.
– Я согласен. Но сначала вы должны освободить графа Брасса.
– Твоя смерть тут же освободит графа Брасса, – отозвался сверху Калан. – В этом не сомневайся.
– Я вам не верю, – заявил Хоукмун.
Твари внизу наблюдали, затаив дыханье, ожидая увидеть смерть врага.
– Это достаточное доказательство нашей правдивости? – Стена белого света, окружавшая Хоукмуна, упала. Тарагорм забрал у солдата меч Хоукмуна. Протянул оружие Хоукмуну. – Вот. Теперь ты можешь убить либо себя, либо меня. Однако не сомневайся: убьешь меня, и мучения графа Брасса продолжатся. А если убьешь себя, они прекратятся.
Хоукмун облизнул пересохшие губы. Он переводил взгляд с графа Брасса то на Тарагорма, то на Калана, то на жаждавшую крови толпу. Убить себя, чтобы потешить этих выродков, казалось просто мерзким. И всё же это был единственный способ спасти графа Брасса. Но что тогда случится с целым миром? Хоукмуна слишком ошеломило происходящее, чтобы думать о чем-то еще, чтобы просчитывать другие возможности.
Он медленно развернул меч, упер рукоять в камни пола, нацелил острие себе под нагрудник.
– Все равно вас ждет гибель, – сказал Хоукмун. Он горестно улыбнулся, обводя взглядом жуткую толпу. – Неважно, умру я или останусь жить. Вас ждет гибель, потому что души ваши прогнили. Вы уже погибли, ополчившись друг на друга в ответ на опасность, которая грозила всем вам. Вы, твари, грызлись друг с другом, когда мы штурмовали Лондру. Разве смогли бы мы победить без вашей помощи? Думаю, нет.
– Умолкни! – выкрикнул Калан из пирамиды. – Делай то, на что согласился, Хоукмун, или же граф Брасс снова потанцует для нас!
И тут за спиной Хоукмуна зазвучал голос графа Брасса, глубокий, зычный и усталый.
Он сказал:
– Нет!
– Если Хоукмун не сдержит обещания, граф Брасс, снова вернутся пламя и боль… – проговорил Тарагорм, словно втолковывая очевидное ребенку.
– Нет, – сказал граф Брасс. – Больше я не буду страдать.
– Ты тоже хочешь себя убить?
– В данный момент моя жизнь почти ничего не значит. Но я страдал из-за Хоукмуна. Если ему суждено умереть, по крайней мере, доставьте мне удовольствие уничтожить его! Я сделаю то, чего вы добивались от меня с самого начала. Теперь я понимаю, что перенес множество страданий по милости того, кто на самом деле мой враг. Да, позвольте мне убить его. А потом я умру. Но я умру отомщенный.
Вероятно, граф Брасс помешался от боли. Его светло-карие глаза вращались. Рот кривился, обнажая в оскале крепкие зубы.
– Я должен умереть отомщенным!
Тарагорм изумился.
– Это даже больше того, на что я надеялся. В конце концов наша вера в тебя, граф Брасс, оправдалась. – Голос Тарагорма был масляным, и он уже забирал меч с медной рукоятью у стражника-Богомола, чтобы передать его графу Брассу.
Граф Брасс взял меч обеими руками. Глаза его сощурились, и он развернулся, чтобы взглянуть на Хоукмуна.
– Мне станет лучше, если, умирая, я прихвачу с собой на тот свет врага, – произнес граф Брасс.
И он вскинул палаш над головой. И на его медном доспехе заиграл свет факелов, отчего его тело и голова как будто вспыхнули огнем.