Она забралась на диван с ногами, обхватила колени и по-кошачьи глядела на него из-за них.
– То есть этот ГСБшник отстреливает всех тех, кто тебе близок?.. Значит… – Она не договорила, всматриваясь в его лицо.
Чёрный покраснел, как с ним не случалось уже много лет. Он подсознательно боялся задать себе этот вопрос напрямую.
– Это не совсем верно, – начал он осторожно. – Пожалуй, тех, кого он может счесть имеющими значение для меня. А вы тогда пришли в ГСБ одна, специально, чтобы со мной поговорить…
Она распахнула глаза:
– Что ты такое придумываешь?
Он запнулся, пытаясь понять причину её возражения: боится ли она говорить о своём визите или же проблема была в нём – в его памяти что ли, в том, как он помнил окружающее и события? Не зная, правильно ли то, что он сейчас делает, но и подсознательно стремясь избавиться от невыносимого ощущения одиночества в своей странности, он решился:
– Со мной происходит что-то странное, Лана. В определённые моменты словно весь мир вокруг меня изменяется. Люди становятся другими. Их привычки, поведение, даже внешний вид. Более того, меняется даже город и всё вокруг… – Он осёкся, вдруг осознав, как это звучит со стороны. – Вы понимаете меня? – спросил он тихо, с едва слышными нотками надежды.
– Конечно, – она кивнула. Улыбка на её лице была ласковой. Понимающие глаза лучились теплом. Чёрный вздрогнул, поражённый мыслью, что она понимает не то, но что это не то тоже могло быть правдой.
Неожиданно соскочив с дивана, Лана оказалась рядом. За руку она сдёрнула его со стула, заставляя встать, и одним движением обхватила его, крепко прижавшись. Чёрный вздрогнул, услышав тихий всхлип у себя на плече.
– Знаешь, – прошептала она. – Ты, наверное, первый, для кого я имею некоторую эмоциональную стоимость выше порогового значения…
Ощущение тепла снова заполнило его грудную клетку, и Чёрный испугался его. Слишком неожиданно, слишком не к месту, не вовремя оно появилось. И он приложил титаническое усилие, чтобы произнести:
– Всё проще. Мой долг был вас предупредить…
Она отстранилась, подняла на него большие изумрудные глаза с каплями росы в них.
– Неправда, – сказала она с едва заметной фоновой интонацией, в которой Чёрному послышалась надежда.
Под её взглядом – как у серьёзного ребёнка – Чёрный смутился, перевёл глаза на картину на стене, не замеченную им ранее, что-то из французской сельской тематики. Он смотрел на эту картину, словно надеялся туда спрятаться, хоть его разум напряжённо работал. Что происходит? Его задача была предупредить Лану, помочь ей избежать опасности. Вместо этого он начинает переживать какое-то чувство, которому он избегал искать определения. Дать ей эту надежду? Это значит поставить её под угрозу, подвести под удар. В его голосе не чувствовалось колебания, когда он произнёс негромко:
– Правда, Лана.
Изумрудные глаза высохли, она вытерла щёку запястьем, как это делают женщины. Затем закивала медленно, провела ладонью у него по груди, будто поправляя складки на его чёрной рубашке.
Чёрный набрал воздуха и проговорил как можно мягче:
– Упомянутый сотрудник ГСБ называется «Родиком», не знаю от имени или фамилии это обращение образовано. Вам нужно предупредить вашего… друга, чтобы он обеспечил вашу безопасность.
Непонятная, саркастическая усмешка промелькнула на её лице. Она вдруг повеселела. Вновь прижалась к нему и попросила на ухо:
– Обними меня. Как будто я имею для тебя ту самую стоимость, – и, видя его колебание, сжала его изо всех сил, будто мечту, и зашептала скороговоркой: – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…
Ему не пришлось себя заставлять, только позволить себе. Её трогательные, такие живые плечики оказались у него в руках. Он вздрогнула от радости, как зверёк, и тут же одёрнула себя, укоряя себя за то, что поверила ощущению. Затем потянулась к его губам. Он немного отстранился, но не убрал руки.
– Поцелуй меня, – тихо выдохнула она. – Побудь со мной, и я сделаю всё, о чём ты просишь… И даже больше, – добавила она непонятно. – И потом никогда не вспомню о тебе…
Чёрный колебался, но сердце его, сердце молодое, полное жизни, наполненное горячей кровью, уже побеждало разум. И, сдаваясь, разум принял логическую взятку, предложенную ею. Её губы были необыкновенно сладки и ароматнее цветка. Сладкими были прикосновения её тела. Сладким было забытьё.
Чёрный очнулся от ощущения холода. Не обычного физического холода, от которого спасает одежда, а от холода изнутри – острого, отбирающего покой. Чёрный открыл глаза, и первое, что он увидел, была картина над диваном, на котором он лежал. Он вспомнил, что название этой работы «Трапеза крестьян» братьев Ленен и что он видел её в сборнике репродукций Луврских шедевров, подаренном когда-то мамой. Ему показалось, что одна из фигур на картине – бродяга по левую руку от хозяина дома – шевельнулась. Чёрный сморгнул, виня обман зрения. Бродяга шевельнулся опять и на глазах у изумлённого зрителя отпил из стакана, который держал в правой руке, и, передав его тоже ожившему приятелю напротив, вдруг повернул голову, направляя взгляд на Чёрного. Чёрный вздрогнул, узнав это лицо. Да, он был на картине и в средневековых лохмотьях вместо современных, но на лице были те же складки – признаки жизненного опыта, а эти глаза – ясные и быстрые в противовес усталому лицу – Чёрный узнал бы из тысячи. Тот самый бродяга! Чёрный почувствовал, что сходит с ума. Бродяга одарил его долгим изучающим взглядом, затем медленно покачал головой, сложил руки на коленях и отвернулся, застыв в усталой задумчивости. Его приятель тоже застыл, поднеся полученный стакан с вином к губам. Чёрный подождал ещё немного, но картина больше не пыталась шалить. Новая версия изображения тем не менее беспокоила его, ибо сильно отличалась от той, которую он помнил из книги. Он решил спросить об этом кого-нибудь и в этот момент вспомнил, где именно он находится. Внутренний холод кольнул его остриём в грудь, и он позвал тихонько, всё ещё не решаясь отвести взгляд от картины:
– Лана?..
Краем глаза он заметил движение и повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как какой-то здоровенный детина с бритым черепом опускает ему на голову чёрную рукоять пистолета. Словно кто-то набросил плотное чёрное покрывало.
После пустой безмолвной вечности в темноте прорезался свет: неверный, блёклый, словно принадлежащий безнадёжному осеннему утру. Он пробивался из какой-то одной точки будто внутрь огромной чёрной сферы, в поверхности которой пробили крошечное отверстие. Свет заколебался как пламя свечи. На его фоне выступила крошечная фигура и начала приближаться, ступая так неспешно и мягко и в то же время уверенно, словно у человека в кармане лежало всё время Вселенной. Наконец он подошёл достаточно близко, чтобы можно было разобрать черты его лица. Бродяга постоял немного, покачал головой, затем повернулся и, уходя, мотнул головой вперёд, словно приглашая следовать за собой.