Шатаясь, я подхожу к нему. Не знаю, что мне чувствовать. Кровь из раны на его груди выходит пузырями, он хрипит. Его руки трясутся, но в правой он ещё держит пистолет. Я встаю на колени и вырываю пистолет силой. Смотрю в его лицо. На нём нет страха, это меня удивляет. Он хрипит и смотрит прямо мне в глаза – я пытаюсь разобрать слова, наклоняюсь ниже… «Я выиграл…» – эти слова, сказанные с предсмертным стоном, будут всегда стоять у меня в ушах.
Довольный тем, что я его понял, он успевает улыбнуться и вдруг разом перестаёт дышать. Я чувствую боль глубоко внутри и понимаю, что он прав. Мне до сих пор жаль, что я не успел сказать ему об этом.
Я дотягиваюсь до его левой ладони – и почти без удивления вижу такой же короткий отросток на линии жизни. На моих глазах линия бледнеет и на её кончике появляется чёрточка.
Лёгкий ужас, и я прихожу в чувство. Мне нужно выбираться отсюда. Оглядываюсь. Снегопад возобновился. Через несколько часов снег скроет тело и наши следы. Его не найдут до весны. Если найдут вообще. Но вероятность есть, и я понимаю, что у меня только что началась новая жизнь, новый я только что рождён. Его будут искать. Сколько времени полиции понадобится, чтобы вызвать меня на первый допрос? Кто видел нас вместе? Когда? Но пока это всё мне кажется неважным. Я знаю, что я нашёл причину и смысл. И я поднимаюсь и ухожу, утопая в глубоком снегу. Я не оборачиваюсь…
Я сижу у себя дома и смотрю в круглое зеркало на моём столе. Оно осталось от предыдущего жильца, вернее, наверное, жилицы. Глаза, потерявшие зелёный оттенок, стали синее, глубже. Мелкие морщинки поселились рядом с внешними уголками глаз. Справа – больше, чем слева. Сеточка ещё более мелких чёрточек окаймляет глаза снизу. Я стал старше. Или взрослее? Я вижу лицо человека, к которому ещё не привык. Лицо убийцы. Лицо человека, который знает что-то, что недоступно другим. Лицо человека, который нашёл ответ. Но я знаю, что это полуответ. Не страшно, я чувствую, что решение, ещё совсем неясное, уже движется в поиске окончательной формы.
Я привыкну к этому лицу. Только нужно привести себя в порядок. Ведь сегодня – мой день рождения…
Судьба народа славного
– Даваай договориимся, профессор… – Накаев нещадно растягивал слова, откинувшись на спинку стула перед профессорским столом. Чёрные глаза его были полуприкрыты, руки расслабленно свисали по бокам сиденья, на котором он практически полулежал.
– О чём мы с вами будем договариваться, Руслан? – спросил профессор Березин спокойно, хотя прекрасно знал суть ответа на свой вопрос.
– Понимааешь, мне отец машину… новую… обещал за сдачу экзаменов, – Накаев приоткрыл глаза для большей убедительности, – и у меня один этот предмет остался. Поставь «три», будь человек, а? Ты мне помог, и я тебе сразу помог… Ты только цифру скажи, профессор… – Он поднял руку вверх ладонью, показывая, что передаёт слово собеседнику.
– Результаты вашей экзаменационной работы неудовлетворительные, молодой человек. – Профессор Березин не мог позволить себе слишком нервничать, хотя выцветшие светло-синие глаза его блеснули. – Будьте добры освободить стул следующему студенту…
Нетупин смотрел в окно уже пять минут, заставляя профессора стоять на ногах. Наконец он повернулся и нелюбезно ткнул в направлении кресла перед своим массивным столом из тёмного дерева.
Березин медленно сел, стараясь беречь спину:
– Спасибо…
– Я всё понимаю, Всеслав Игоревич, – начал декан без прелюдии, справедливо полагая, что им обоим известна тема разговора, – профессиональная гордость и т. п., но жалуются мне на вас. И ведь на вас одного… Нехорошо получается.
– Кто жалуется, Вадим Викторович? – без интереса, но вежливо спросил Березин.
– Многие жалуются. Большие люди даже жалуются. Недавно депутат Госдумы приезжал – Накаев. Его сын у вас учится. Говорит, вы не даёте ему экзамен сдать как следует.
Березин кивнул:
– Вы сами знаете, Вадим Викторович, что третья пересдача в данном случае не допускается. А студент этот отсутствовал на девяносто пяти процентах занятий. На русском он и разговаривать не может как следует. – Профессор говорил без особой надежды быть услышанным. Он просто должен был оставаться чистым перед самим собой.
Нетупин закивал, словно вытряхивая услышанное из головы:
– Знаю, знаю… Но так же тоже нельзя, – тон его начал повышаться, – что же его, отчислять из-за одного предмета? Я вам даю своё личное разрешение принять у него экзамен ещё раз и поставить ему достойную оценку. Достойную, понимаете? – Нетупин одёрнул дорогой пиджак. – Мне надоело слушать жалобы от студентов, что они должны учить ваш предмет больше, чем другие…
– Это потому, что не все преподаватели выполня… – начал спокойно Березин, но декан оборвал его:
– Я не закончил. Вы, Всеслав Игоревич, ведёте свои научные исследования, пользуясь ресурсами университета. Университет их, по сути, финансирует…
– Каким образом, позвольте?
– Таким, что вам платят зарплату…
– Зарплату мне платят за часы занятий со студентами, – возразил Березин, делая тайком вдох поглубже, чтобы держать пульс под контролем.
Нетупин мотнул головой:
– Короче говоря, это у нас с вами пятый разговор на эту тему. Пятый и последний. Если я узна́ю, что вы меня не поняли, то вам придётся выйти на досрочную, очень почётную и очень скромную пенсию. И я на ваши публикации, отечественные и зарубежные, не посмотрю… У нас молодые кадры застаиваются…
Автобус застрял в пробке, и профессор пошёл пешком, не слишком отчаиваясь. Падал снег, машины урчали и мигали огнями – цепочка красных точек тянулась вдоль реки и упиралась в затор на мосту: стоял весь город, что теперь случалось всё чаще.
Слушая переругивающихся водителей, Березин вспомнил о своём конфликте с деканом и задумался. Возможно, ему придётся выйти на пенсию. Поддаваться давлению было не в его правилах. Будет сложно, ну что же – появится больше времени на его работу об отношениях праславянского и протоиндоевропейского языков. В своей работе, и только в ней, профессор в последние годы находил утешение и ответы на жизненные вопросы. Так было не всегда. Возможно, виновата подкравшаяся незаметно старость.
Профессор не обратил внимания на свет фар, осветивших вдруг дорогу перед ним, и шум мощного мотора. Оглушительный рёв клаксона заставил его вздрогнуть. Березин обернулся, заслоняясь от света рукавом. Прямо на тротуаре в полуметре перед ним оказался капот громадного чёрного джипа.
– Ты чего, оглох, папаша?..
Вопрос был достаточно вызывающим сам по себе. Вызывающим был макияж крашеной блондинки, и её огромная грудь в слишком узком топе вызывающе выпирала из-под незастёгнутого мехового полушубка. Она высунулась из окошка чуть ли не по пояс.
– Нет, – просто ответил Березин.
– Так свали с дороги, – выпалила она низким голосом, – не видишь, пробку объезжают люди…